Например, 1985 год. “Вчерась вдруг принесли бандероль. Из Мюнхена. Непонятное содержание, непонятный отправитель. Четыре сборника И. Бунина, причем одинаковых (?). Книжечки (две), одна — прозы, другая — стихов, Солоухина. Я и в Совдепии Солоухиных, Абрамовых и проч. хор. сов. литераторов не особенно читаю, чтобы еще получать их из Баварии. Изд-ва советские”.
Алиса Ганиева. Изобретение малой формы. — “Октябрь”, 2008, № 7 .
“В последнее время в российском книгоиздании стал популярен компромиссный
и по-своему замечательный жанр — роман в рассказах. Нововведение одновременно
и в крупной, и в малой прозе. Не один сюжет, но и не сброшюрованное „лучшее” из малого. О книге рассказов, которая сегодня предстает не иначе как „романом в рассказах” — крупной формой с прерывной, но начатой и законченной историей, и пойдет
у нас речь”. Далее — Кабаков, Гришковец, Прилепин, Волос и др.
См. также статью Алисы Ганиевой “Мятеж и посох” в настоящем номере “Нового мира”.
Александр Генис. Последний оракул. — “Новая газета”, 2008, № 57, 7 августа .
“<...> произведения Солженицына в полной мере сможет оценить только следующее поколение, которое, уверен, заново прочтет его книги, чтобы обнаружить в Солженицыне писателя — уже не на его, а на своих условиях”.
Наталья Горбаневская. Чья это была эпоха? — “OpenSpace”, 2008, 5 августа .
“Мы помним добросовестную попытку Солженицына опровергнуть поэзию Иосифа Бродского как целое (как ценность) — попытку, которая, на мой взгляд, не удалась и не могла удаться. Но в русской литературе последние десятилетия ХХ века остаются и останутся эпохой Солженицына и Бродского”.
Олег Губенко. Из записок ермоловца. Рассказы. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 8.
“Услышав сквозь сон, как что-то слегка стукнуло в калитку, я что есть сил оттолкнул жену, сбросив ее на пол, перелетел через нее, метнулся, не поднимая головы
выше подоконника, к окну, встал рядом с ним, вжимаясь спиной в стену, и лишь
после этого, особо не высовываясь, глянул на улицу. Через мгновение я выдохнул:
у калитки брякнула цепью собака. Напряжение, которое овладело мной мгновение
назад, ушло. Присев на край кровати, подумал: „Вот дурак, я же не на войне, я вернулся”...”
Олег Губенко в 1996 году служил на территории Чечни в составе казачьего подразделения — 694-го отдельного мотострелкового батальона имени генерала Ермолова.
Автор книги “Терское казачье войско XV — XXI вв.” (2007).
Владимир Гусаров. Фрагменты из воспоминаний о встречах с А. И. Солженицыным. Публикация Владимира Гершовича и Юлия Кима. — “Иерусалимский журнал”, 2008, № 27 .
“У пианино привычно взял несколько аккордов и тоже отошел. Я предложил ему партию в шахматы.
— Я играл в них только в тюрьме, и то, когда не было интересных людей”.
Интересное редакционное предуведомление: “<...> В архиве нашего товарища, летописца правозащитного движения в Советском Союзе Владимира Гершовича сохранился черновик воспоминаний Владимира Николаевича Гусарова о его встречах с А. И. Приводим фрагменты этого черновика, датируемого публикаторами второй половиной 80-х. В известной книге Гусарова „Мой папа убил Михоэлса” об упомянутых встречах рассказано несколько по-иному. Однако различия в описании происходивших событий имеют, на наш взгляд, гораздо большее отношение к механизмам памяти, природе
художественного творчества и искусству редактирования, чем к биографии писателя
А. И. Солженицына, значение которого для российской культуры не нуждается в комментариях”.
Григорий Дашевский. Непреклонная жертвенность. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2008, № 33, 29 августа .
“Если выражение „книга года” вообще имеет смысл, то нигде оно не будет уместнее, чем по отношению к тому Пауля Целана „Стихотворения. Проза. Письма”, подготовленному Татьяной Баскаковой и Марком Белорусцем. <...> Его стихи составляют важнейшую часть священного канона в той европейской религии, какой до последнего времени была память о холокосте”.
“<...> Целан (как с полной ясностью показывает прозаическая часть новой книги вместе с комментариями), несмотря на весь свой литературный успех, в послевоенной Европе ощущал себя по-прежнему гонимым, по-прежнему жертвой — и его стихи написаны в этой ситуации, в ответ на нее. По-русски эта — непреклонная — сторона его стихов сглаживается, их единичность обобщается, они приобретают ту эстетичность, ту художественность, которую Целан противопоставлял человечности, они превращаются в общепризнанный культурный факт — в разговор среди доброжелательных единомышленников под благостным светом библиотечной лампы, где заведомо все со всем согласны. Это происходит не только потому, что Целан давно превратился из затравленного параноика в фигуру литературного пантеона, но прежде всего потому, что мы автоматически переносим стихи из того катастрофического мира истории и политики, в котором писал Целан, в тот обволакивающий мир культуры, в который русский читатель привык помещать поэзию, тем более поэзию переводную, и в котором он привык прятаться от катастроф”.
Читать дальше
