Наконец сели за стол, и всё стало приключаться само собой; как шестерёнки в часах, заработали ритуалы и правила застолья.
Пришло ещё несколько человек, неизвестных мне, но похожих на гоголевских персонажей. Один бы очевидно Акакий Акакиевич, другой — Манилов, а третий — Ноздрёв. Но они не ужасали наблюдателя, а случилось то, что так часто бывает в русском застолье и что с таким благоговением, будто единорога, описывают русские религиозные философы, — произошла симфония.
Катился пир.
— Я вот знаю, что добило советскую власть, — сказал Синдерюшкин. — Советскую власть добили круглосуточные палатки.
— С бухлом?
— Со жратвой и бухлом. И когда мы поняли, что можно открыто сходить и купить в любой час дня и ночи, не на вокзале каком, пусть дряни ужасной, но жратвы и бухла, то стало ясно, что воспоминания об этой власти обречены перейти в разряд исторических. Как сели в ларьках шамаханские царицы, так и понеслось.
— Не знаю я цариц, — не согласился я. — И палаток у меня нет. Только хрень какая-то на колёсиках. Там действительно сидят какие-то шамаханские люди — когда хотят, тогда и закрывают-открывают свои ставеньки. Но уж после восьми они свой шахер-махер отказываются работячим людям показывать. Не чужд им Макс Вебер, вот что. Есть на Тверской какая-то торговля. Да только мне не с руки на Тверскую выходить.
У меня там травма психологическая — от давно исчезнувших оттуда девок. Да и цены под этих девок были заточены под не мои кошельки — тоже ведь травма.
А от еды, как и принято в русском застолье, перешли к политике.
Для начала похвалили страну и население. Ведь всё у нас хорошо. Потому что замечательный у нас народ. Прикажет какой тиран нам вешаться, а мы — кто в лес, кто по дрова: кто верёвку забудет, кто мыло, кто люстру из потолка выворотит, а сам жив останется.
Заговорили, кстати, и о том, что надо бы кого-нибудь убить.
Некоторые хотели сделать это стремительно, без промедления, другие хотели отсрочить удовольствие. Я сказал, что как раз думаю, что убивать никого не надо. Хотя очень хорошо этих людей понимаю. Как случилась мировая несправедливость, очень хочется, как одному кавказскому человеку, кого-нибудь зарезать. Только при этом не надо требовать снисхождения
у суда, книжки в тюрьме писать с объяснениями. Ну и нет, разумеется, гарантий, что на поверку ты окажешься одним из Светлых и тебя назначат в замминистры, как не абы кого, а понятно зачем. В общем, как случилась несправедливость, то совершенно естественно завопить: “Да чё ж это деется, Гос-сс-споди!”
Только, по-моему, лучше это в сторонке делать или уж поехать куда надо, записаться в общественные обвинители, помогать закону словом и делом, придирчиво смотреть, чтоб какого негодяя не отпустили случайно. Положить часть жизни на алтарь гражданства за дело справедливости. Но ведь кто будет вместо того, чтобы зарабатывать денежку и гулять со своими детьми, биться до последнего. Таких людей чураются, безумие у них в глазах, хоть и священное. Что делать — непонятно. Убить-то как-то естественней. Впрочем, оговорился я, что только за себя говорю. Мне-то это не очень нужно, но и не мешает пока. Ведь воспитывался во дворе на Брестской, в советской школе и оттого, что хожу по улицам, много что видел.
Когда за окнами забрезжил рассвет, кровожадности поубавилось. Начали говорить о человеческом одиночестве, которое может скрасить даже спам. Получил человек письмо и воспрял духом — пришли и интересуются твоей интимностью, хотят её удлинить. Значит, кому-то ты нужен, хоть дураку какому-нибудь, хоть мировому заговору. Тоже жизнь, как на картине художника Ярошенко.
Я стал думать про себя, что бы такое написать — то есть что бы такое сделать, чтобы стать автором. Ведь не обязательно мучиться и кровью сердца писать исповедальные листки.
А в жизни случается много всего — поверьте прожившему человеку. Например, я знал одну историю, случившуюся в коммунальной квартире.
На Новый год один человек пошёл в нетрезвом виде в туалет в своей коммунальной квартире и увидел там толстый литературный журнал. От нечего делать начал читать да так, за чтением, в туалете и заснул. А ведь сначала, чтобы не упасть, схватился за какую-то верёвку и даже закинул её на шею.
Жильцы, взломав дверь, решили, что он повесился, вызвали врачей и милиционеров. Врачи приехали первыми, заглянули в туалет и сказали, что им тут делать нечего. Им налили водки, и врачи стали ждать милиционеров. Милиционеры пришли в тот момент, когда все уже по нескольку раз выпили водки, и выпили сами. Потом заглянули в туалет и поняли, что торопиться некуда. Тоже выпили со всеми — жильцы понимали, что комната освободилась. Врачи радовались, что лечить никого не надо, а милиционеры — тому, что преступления нет и статистика не испорчена.
Читать дальше
