Верховный тайный совет был единственным органом, наделенным “психологическими”, так сказать, полномочиями назначить наследника престола: не оговоренный никакими законами, его выбор все же не должен был вызвать протеста. “Анна Ивановна, герцогиня курляндская, — умная женщина; правда, у нее тяжелый характер, но в Курляндии на нее нет неудовольствий”, — предложил Дмитрий Михайлович. “Виват нашей императрице Анне Иоанновне”, — согласились остальные. Процедура передачи российского престола оказалась несложной; впрочем, кандидатура дочери старшего брата Петра и вправду выглядела убедительно. Но главное было впереди.
“Надобно себе полегчить…” “Батюшки мои, прибавьте нам как можно воли…” Так обращались к верховникам сотни дворян. И князь Дмитрий попытался “полегчить”. Составленные им “ограничительные пункты”, “кондиции”, были посланы завтрашней императрице; ей надлежало (в числе многого другого): без Верховного тайного совета согласия “войны не всчинять”; подданных новыми податьми не отягощать; у шляхетства живота и имения без суда не отымать; государственные доходы в расход не употреблять. Но остановиться на кондициях не собирались. Планы дальнейшего развития: английский вариант; польский вариант; республика. Что лучше, собирались подумать позже…
Анну предполагалось убедить, что ограничения ее власти потребовало “общенародие”. А как в поддержке “общенародия” князь Дмитрий Михайлович и его друзья были, мягко говоря, не вполне уверены, то кондиции предполагалось представить оному как… добровольный дар новой императрицы. Депутатам, везшим кондиции завтрашней императрице, надлежало: полностью изолировать Анну от любых внешних влияний и информации; вручить ей кондиции “совершенно наедине”; объяснить, что они заключают в себе волю и желание всего русского народа; озаботиться, чтобы никакие слухи об их поездке не могли дойти до Петербурга и за границу.
Нужно ли уточнять, что планы заговорщиков сразу стали известны всем и каждому, что обсуждались они на каждом углу? По отношению к ним общество естественным образом раскололось на три группы: сторонников абсолютизма во главе с Остерманом и Феофаном Прокоповичем; верховников и их ближайших друзей — всего несколько человек; среднее дворянство — шляхту, жаждущую гарантий и свобод.
Но Прокоповичу и Остерману без труда удалось убедить шляхту (которую о своих планах верховники как раз и не уведомили), что самовластие верховников окажется похлеще царского. Почва из-под ног конституционалистов была выбита, они мгновенно оказались в изоляции. Царица детально узнала обо всех прожектах еще до приезда к ней депутатов Верховного тайного совета. И Анна театрально выдержала роль. Вначале она приняла кондиции: как же иначе, коль общенародие жаждет. А в нужный момент, “узнав” об обмане, картинно, у всех на глазах, разорвала их. Так трагикомедия завершилась; даже и удивительно, что заняла она целых пять недель.
В печальной истории Дмитрия Михайловича заложено уже все будущее российского общественного реформаторства. Бумажные проекты. Порой они замечательны — пока проектировщик не подымет головы от стола. Плохо, когда они не осуществляются; но ббольшая беда, когда они начинают вдруг осуществляться, когда бумага пожирает жизнь. Сильно ли от князя Голицына разнится посвятивший ему увесистый труд Милюков?
В роковом 1730-м русское общество наглядно продемонстрировало свою полную политическую импотентность. Но тогда оно хотя бы хотело эволюционного процесса: перед нами попытка мирного конституционализма, попытка завоевать свободы бескровным нажимом снизу на трон. Первая в послепетровской русской истории. Она же и последняя: общество тотчас перестало и хотеть. “Идеалы шляхетства суживаются, и его заявления в знаменитой екатерининской Комиссии 1767 года — несравненно ниже его воззрений 1730-го”, — констатирует исследователь событий историк Д. А. Корсаков.
Почему так? Самодержавие запугало? И такая точка зрения существует. Посмотрим, однако, как вел себя — на общеевропейском фоне — русский абсолютизм в эпоху Анны Иоанновны.
За ее десятилетнее царствование у нее на совести — несколько десятков казней. Племянница Петра оказалась мелочна, злопамятна и жестока; последнее качество роднило ее с дядей, первые два отличали от него. Но кровавым такое царствование не назовешь. Если бы такой террор мог запугать английское или французское общество, чем были бы эти страны сегодня?
Читать дальше
