А чего бы вы хотели — “грязного белья”?
Достоинство лукьяновской книги, на мой взгляд, прежде всего в том, что она заложила в нее немалый труд, а не “переписала дневники Чуковского”, как считают иные оценщики. Она выдержала классический жанр основанной еще в 1890 году серии (биография как хроника жизни), она не ударилась в неудобочитаемое “наукообразие” и сохранила в своем письме — на всем его протяжении — беллетристическую интонацию. Наконец, она перенесла в эту книгу многолетний интерес и любовь к своему герою, искренне попыталась разобраться в его сложном внутреннем устройстве, и параллельно — как бы сами собой — в книге зашевелились высвеченные личностью ее героя, вполне популярные (в лучшем смысле этого слова) два учебника истории. Истории развития общества и русской литературы в ушедшем веке.
Я прочитал эту книгу дважды (второе издание устраняет многие досадные ошибки и неточности, в нем расширены некоторые главы, кое-что сокращено), и оба раза мне — человеку, связанному с чуковским наследием в течение двадцати лет, — было интересно. Я заметил, что благодаря этой книге (а Лукьянова особенно интенсивно работала именно в юбилейном для героя году) появились новые живые свидетельства, обработаны газетно-журнальные архивы, наконец, в биографии использовано множество параллельных мемуарных свидетельств — от записных книжек Блока и Анненкова до воспоминаний Милашевского и Гиппиус. Наконец, биограф сделала и кое-какие собственные открытия — например, она пишет об исследовании Чуковским явления “массовой культуры”.
В связи с этим изданием мне неприятно лишь одно, и это, слава Богу, не относится к новому опыту биографии Чуковского, но — к нашим пресловутым “добрым нравам литературы”. Я имею в виду непременное упоминание в большинстве откликов о семейных отношениях автора биографии К. Ч. и автора биографии Пастернака в той же серии. Не о том вы, господа. Сегодня написать подобную хронологическую биографию, когда опубликованы горы материалов, открыты архивы, работает музей и т. д., может лишь человек либо очень молодой, либо очень смелый. Я бы не взялся ни за что, ну, может, “Чуковский и Чехов”, ну, “Чуковский как психолог”. Лукьянова взялась: прочитала все, что сумела достать, обратилась за помощью ко всем, кто мог помочь, непрерывно переносила сроки сдачи рукописи в издательство, продлевала договор, сидела в библиотеках, ездила в Англию, опрашивала родных и знакомых, почти никого не забыла. Да еще и выправила свою работу во втором издании.
Теперь дело за “малым” — решиться нам на чтение этой тысячи страниц.
А почему бы и нет, читают же англичане своего Бозвелла — и ничего!
1 “Наедине с самим собой. Диалог по прочтении рукописи Корнея Чуковского”. — “Московские новости”, 1990, № 37, 16 сентября.
2 См. “ Вся „Чукоккала” и „весь Чуковский” ” — “Новый мир”, 2000, № 7.
Алексей Герман, Светлана Кармалита. Что сказал табачник с Табачной улицы. [Киносценарии]. СПб., “Сеанс”; “Амфора”, 2006, 702 стр.
Существует теория, что время наивысшего подъема великороссийской государственности приходится на периоды климатических похолоданий, начиная с так называемого “малого ледникового периода” XVII — XVIII веков. Магистральная тема сценариев Алексея Германа и Светланы Кармалиты, вошедших в сборник “Что сказал табачник с Табачной улицы”, — великая стужа имперской мощи. “Подморозить Россию” — всегда ли это субъективное желание очередного правителя? Возможно, именно природные циклы, накладываясь на державные усилия, порождают тот феномен, что называется “особым русским путем”, вызывающий раздражение у западников, любезный сердцу почвенников, труднообъяснимый не- ангажированному сознанию.
У Германа как человека общественного и в значительной степени медийного репутация либерала и чуть ли не диссидента, что отчасти создает предмет путаницы. Фильмы Германа действительно попадали под запреты, и долгое время средства к существованию ему и супруге давала не режиссура, а написанные на заказ сценарии. Но отыскать в “Проверке на дорогах” или “Двадцати днях без войны” — используем один из шаблонов сусловской пропаганды — махровую антисоветчину могли только зашуганные партийные кинобоссы. На уровне авторского кино Герман воспроизводил всю систему советского кинопредставления о мире, за вычетом одной составляющей — финального пафоса. Вместе с крепким жанровиком Говорухиным он являл собой типаж “последнего советского режиссера”.
Читать дальше
