Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 12 2008)

Одинокий обшарпанный жигуленок притулился сбоку, мужик в мятой рубахе, открыв капот, копался в моторе, время от времени вытирая руки промасленной ветошью. Он подошел к нему, остро ощущая свою чужеродность — рюкзак у него был новенький, импортный, последний раз он ездил с рюкзаком еще в студенческой юности. Ветровка тоже была новая, со множеством кармашков, с разноцветными шнурами, яркая, словно детская. И кроссовки новые, замшевые, на белой упругой подошве, замечательные кроссовки, ходишь — как летаешь. Наверное, потому ко мне и прицепился этот Сергеич, и милиционер Костя тоже, подумал он запоздало, тут таких не любят.

— До Болязубов не подбросите? — спросил он.

Мужик не повернул головы.

— Я спрашиваю, до Болязубов не подбросите? — Он повысил голос.

— Не, — уронил мужик.

— Я заплачу.

— Не, — повторил мужик.

— Двадцать.

Мужик поднял голову. У него было худое сизое лицо.

— Пятьдесят, — сказал он лениво.

— Хорошо. Пятьдесят.

— Садись, — сказал мужик.

Он благодарно кивнул. Сиденья в жигуленке были потертые, грязные, обивка местами прорвалась, на заднем валялся какой-то садовый инструмент — секатор на длинной ручке, веерные грабли, жестяная лейка.

— Я вперед? — спросил он.

Мужик молча пожал плечами. Он вновь ощутил резь в глазах и с силой протер их ладонями.

Посплю по дороге, подумал он.

Он отворил дверцу и сел, подумал и опустил стекло.

— Подождите!

Женщина бежала через площадь. В ярко-красной кофте, в руке — чемодан, и от этого она накренилась на бок. Женщина была черноволосая и маленькая. Когда она, задыхаясь, пригнулась к окошку, он увидел, что она немолода; около глаз собрались пучочки морщин, а в волосах просвечивает седина. Лицо у нее было острое, с четкой лепкой костяка, местное лицо.

— Вы в Болязубы? — спросила она, задыхаясь, высоким резким голосом.

Точно местная, подумал он.

Ему начинало казаться, что местных от приезжих он может отличить с закрытыми глазами. По голосу. И все сильнее чувствовал себя чужим тут. Еще удивительно, что я и вправду не ввязался в драку, подумал он, чужаков никто не любит.

— Да, — сказал он. — Я в Болязубы.

— Мне тоже в Болязубы. Давайте пополам.

— Второго не возьму, — тут же сказал водитель. — Сзади сиденье занято.

— Я не помешаю, — сказала она умоляюще. — Я с краешку.

— Там инструменты.

— Накиньте сверху, — сказал он в окно.

— Что?

— Мне не нужно пополам. У меня есть деньги. Накиньте десятку.

И пожалел, что сказал. Никто не любит, когда у приезжего много денег. Вернее, любят, но очень по-своему.

— Двадцатник, — сказал водитель.

— Двадцать, — согласилась она. — Хорошо.

Она стала рыться в сумочке, потом в каком-то кошельке — вероятно, одном из нескольких; у нее была еще поясная сумочка, в таких те, кто много ездит, держат документы и деньги, чтобы не украли. Наверное, все равно крадут.

Водитель наконец закончил возиться, закрыл капот, обошел машину, открыл багажник и забросил ее чемодан и его рюкзак. Чемодан был дешевый, матерчатый.

Она села на заднее сиденье, прижимаясь к дверце, чтобы не потревожить секатор. Секатор был в смазке, лезвия обернуты пергаментной бумагой, липнущей к металлу.

Он слышал, как она переводит дыхание, стараясь делать это бесшумно. Ее молчание висело в салоне как прозрачный столб воды.

Жигуленок зафырчал и тронулся. Вокзал ушел назад; башенка с часами, деревья, каждое в своем железном обруче, пыльные туи со звездчатыми голубыми шишечками. Асфальт был разбит, проехал встречный “Запорожец”, потом грузовик, в кузове терлись друг о друга длинные доски…

— Здесь вообще есть какая-то промышленность? — спросил он, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Молокозавод, — удивился водитель. — Мебельная фабрика. Только это не здесь, а в Буграх. Еще завод удобрений есть. А что?

— Ничего, — сказал он, поняв, что разговор получился тупой.

— А сам-то ты кто по профессии? — подозрительно спросил водитель.

— Я госслужащий, — сказал он неопределенно. — Сейчас в отпуску.

— Путешествуешь, значит?

— Да. По родному краю.

— Дурацкое занятие, — сказал водитель.

Женщина на заднем сиденье молчала, он видел в зеркальце ее лицо, она смотрела ему в затылок и беззвучно шевелила губами. Он подумал, что, раз он видит ее лицо, она должна точно так же видеть его. Не себя, а его.