Какой-то дедок в телогрейке вышел навстречу из-за угла очередного приземистого дома.
Он поздоровался, помня, что в деревне так принято, обязательно нужно здороваться, потому всех городских и считают хамами и гордецами, что они не здороваются с первым встречным.
Но дедок не ответил, только как-то странно притопнул ногой. На нем были дырчатые разбитые сандалии и линялые носки.
Кадык у дедка зарос седой щетиной, а глаза были белые и веселые, как у того пьяного на вокзале.
Он попробовал обойти дедка, но тот сделал шаг вбок и перекрыл ему дорогу.
— Ходите тут, уроды, — отчетливо сказал дедок. — Покою от вас нет.
— Извините, — сказал он, поскольку не намерен был ввязываться в ссору.
— На себя посмотри, мудила, — весело сказал дед. — Думаешь, тама що? Яма, чорна яма. Вот тебе, ага?
— Пройти дайте, — сказал он сквозь зубы. За спиной у дедка он увидел Инну, она поднималась от реки, и ему не хотелось, чтобы дед ее пугал.
— От тебя дохлятиной несет, — не отставал дед.
— Это потому что я на чердаке ночевал у Катерины, — сказал он нагло. — У нее одеяло воняет.
Он понял, что ему надоело бояться ненароком кого-нибудь задеть. Напротив, где-то под ложечкой вызрел ком черной злости, и он отчаянно удерживал себя, чтобы не завести для удара сжатую в кулак руку.
— Вали отсюдова, дед, пока в рыло не дал, — сказал он, брезгливо ударяя раскрытой ладонью старика в плечо. Тот вдруг как-то сразу съежился, посторонился и пропал.
Он не оборачиваясь шагнул вперед.
Инна шла навстречу, в ситцевом своем халатике, волосы у нее были мокрые, а через плечо перекинуто полотенце.
— Как вода? — спросил он вместо приветствия.
— Холодная, — сказала она.
— Выспались?
Она молча пожала плечами.
— Оказывается, — сказал он, — под утро местные мужики наваляли огненному змею.
— А... — сказала Инна. — Я слышала какой-то шум, но выглядывать не стала. Побоялась.
— Видели? Тут, оказывается, есть дорога. Может, нам и не надо было вовсе тащиться через лес? Мы могли совершенно спокойно проехать по этой дороге.
— Наверное, могли, — безразлично сказала Инна.
Отсюда Малая Глуша казалась декорацией для фильма с очень большой долей неправды, что-то вроде “Свадьбы в Малиновке” или “Вия”. Скорее “Вия”. Низкие беленые хатки (он знал, что в белила, бывает, подсыпают синьку, чтобы белизна была яркой и отливала голубизной), соломенные крыши, игрушечные окошки, кринки на плетнях и подсолнухи за плетнями…
— Или пойти, например, вдоль линии… Заблудиться невозможно, иди себе и иди. Вообще, не такая уж она и Глуша, тут холодильники в домах, телевизоры. Где-то же они их берут, значит, ездят в город или в те же Бугры…
— Слушайте, — сказала Инна, — что вы ко мне пристали?
— Я вовсе…
— Каждый сам за себя, ясно? Здесь все по отдельности, плату с каждого берут отдельно. Даже если семья…
— Что — если семья?
— Все равно с каждого берут отдельно. Здесь не бывает вместе, ясно вам?
— Откуда вы все это знаете? Я, например, не знаю ничего такого.
— Болязубы близко от Малой Глуши, — сказала она тихо.
Потом накинула на голову полотенце и стала яростно вытирать волосы, прямо посреди улицы.
— Ах да, вы ведь росли в Болязубах…
Интересно, подумал он, каково это — жить совсем рядом с Малой Глушей. Впрочем, вот Пал Палыч живет, и ничего.
Он неожиданно для себя спросил:
— Сколько вам лет, Инна?
— Тридцать восемь, — сказала она из-под полотенца, — а что?
— Ничего. Просто так спросил.
Она высунула голову из-под полотенца и скрутила его в жгут.
— Извините, — сказала она. — Я не хотела вас обидеть. Просто…
— Вам не по себе. Понимаю.
— Мне казалось, я все смогу. Смогу вытерпеть любые трудности.
— Да. Нас учили, что это очень важно — уметь выносить любые трудности. Но здесь, мне кажется, от нас требуется вовсе не это. Что-то другое. Я не знаю — что.
Она улыбнулась, показав подбородком в сторону реки:
— Глядите.
По луговине на противоположном берегу важно вышагивали аисты, он насчитал пять, потом увидел, как к ним присоединяется шестой. Приземляясь, он выдвинул лапы вперед, как самолет выдвигает шасси.
— Это на самом деле как вы думаете что? — спросила она.
— Стая?
Читать дальше
