И почему я весь день о нем думаю? Мало ли мне в жизни странных людей встречалось? Один вот птицей себя считал, другой царским сыном, в младенчестве злодеями похищенным. А этот — почти нормален. Речь ясная, в глазах мути нет, и не пахнет от него безумием, как от тех. Однако же — ну нездешний он какой-то. С любой стороны взгляни — нездешний.
Оборвала я поток мыслей своих, пошла глянуть, кто меня спрашивает. Оказалось, немолодая уже баба, почитай, три дюжины годов будет. Худая, солнцем выжженная, глаза — как две дырки в Нижние Поля. Присмотрелась я к ней, вспомнила. С окраины баба. Вдова гончара Уиригми... а вот имени не припомню. Это плохо. Надо сразу впечатление произвести. Нельзя только на одну славу полагаться, этак ссохнется слава.
— Ну? — хмуро вопросила я, стоя на крыльце. — Чего дома не сидится, чего ради с гончарного края ко мне приперлась?
Она голову низко опустила, вздохнула:
— Беда у меня, тетушка Саумари. Может, сумеешь чем помочь?
Похоже, и впрямь беда. То-то она стоит как невидимой дубиной стукнутая. И тени на лице какие-то нехорошие. Не от болезни такие тени бывают.
— Ну, коли беда, так пойдем в дом, поговорим, — велела я и отступила внутрь. Женщина молча последовала за мной.
Поначалу думала я в “приемную” ее вести, где пень мой заморский стоит, а на стенах крысиные черепа развешаны, стеклянные звезды о семи лучах да пучки сушеных трав, не сильно целебных, зато сильно пахучих.
А потом решила — только напугается. Ей, бедняжке, и так несладко, тоской от нее разит.
Повела ее в темную комнатку, как раз возле той, где нездешний господин Алан лежал. Сквозь тростниковую стенку слышно хорошо. Сама не разберу, зачем мне захотелось, чтобы он послушал. “Никогда ни один твой посетитель, — с самого начала внушал мне наставник Гирхан, — не должен знать, о чем ты с другим говоришь. Что одним глазом кажется колдовством, в том двумя глазами человеческую ловкость увидишь. Поэтому скрытничай да тайну блюди”. А вот не захотелось мне блюсти — точно и не ведьма я, а она — не посетительница с какой-то чепуховой своей нуждой.
Однако же нутром я чуяла — нужда не чепуховая.
Запалила факел, села на циновку и ее садиться пригласила.
— Ну, рассказывай, женщина. Все рассказывай.
Действительно, оказалось, беда.
Звали ее Таурмай, было ей тридцать три года, и после смерти мужа своего, горшечника, — три года уж тому случилось, — продала она мастерскую. Кормились они с дочерью тем, что покупали козью шерсть, пряли пряжу да вязали плащи. Доход не великий, но верный. Плащ шерстяной — вещь в холода нужная, а холода и в нашей Огхойе зимой случаются, в горах тем более. Да и путники их берут охотно, мало ли куда судьба забросит, может, и в зимней степи ночевать придется... Дочери ее, Гвиури, шестнадцатый год пошел. Всем удалась девка, и работящая, и скромная, и красивая, парни уже заглядывались, вдова Таурмай начинала прикидывать, к кому свататься. Но вот тут беда и подкатила.
Цены на шерсть взлетели с трех докко за двойную меру до восьми. Говорят, на дорогах стало неспокойно, шалят на дорогах — вот и боятся селяне с восточных гор в Огхойю шерсть возить. А у них хорошая шерсть, не то что от местных коз, только на молоко и годных. Но и запасов-то особых у вдовы не было, пришлось по новой цене брать. А для того деньги потребны, вот и пошла она к ростовщику Гиуртизи, с Прямой улицы. Одолжила дюжину дюжин докко, под рост в пятую долю. Этому уж полгода как миновало, надо отдавать долг. А нечем. Беда, она поодиночке не ходит. Плащи-то не сама она продавала, не на что ей лавку держать, да и некогда. Сбывала старому торговцу Хаймари. А Хаймари уж луну как помер, и сыновья его, наследники, лавку продали, деньги поделили да и во Внутренний Дом подались. Молодые. Скучно им тут, в глухой провинции. Загорелось им на государеву службу поступить... Вот и некому оказалось плащи продать. А полгода вышло, Гиуртизи долг требует. Товаром брать отказался. Мол, некогда ему торговлей маяться. Давай деньги. А нет денег — значит, девчонку свою отдавай, Гвиури. В вечное рабство.
Ну, дальше-то понятно. Обе ревут, а что поделаешь? Три дня осталось, а потом Гиуртизи с судьей и стражниками придет. Расписка у него есть, свидетели есть. С судьей Маграсси он лучший друг. Бежать? Да куда ж тут убежишь-то? Дело известное, с почтовыми голубями весть разнесут по окрестным селам — и за выкуп повяжут их селяне да и выдадут ростовщику с головой. У кого-нибудь занять? Да нет ни у кого таких безумных деньжищ. У самой же Таурмай всего-то осталось три дюжины докко. Если дом продать и плащи, еще, может, сотня выйдет, и то коли повезет.
Читать дальше
