С другой стороны, я не обещаю говорить только о шедеврах — и потому что наши “кротовьи норы” состоят не только из взлетов, но и провалов, и потому что с новинками сложно — не все они выдерживают испытание временем.
Первые выставки Второй международной московской биеннале современного искусства (“Верю” и “Дневник художника”) открылись в конце февраля, последние — персональные экспозиции приглашенных звезд Йоко Оно и Боба Уилсона — в мае — июне, продлившись до середины лета. Между этими границами прошли десятки вернисажей и открытий, основная часть которых выпала на март и начало апреля.
1. Затакт. “Верю” на “Винзаводе”. Выставки актуальных художников, подобной “Верю”, в Москве еще не было. Художник Олег Кулик, выступивший ее куратором, устроил вернисаж за месяц до открытия биеннале, собрав лавры победителя. Переплюнуть “Верю”, встроенную в помещения бывшего винзавода (подвалах кладки XIX века), будет трудно. Очень уж необычное выбрали для экспозиции место. Самоигральное.
Российские художники не привыкли к большим пространствам — галереи у нас невместительные, бюджеты маленькие, сил и трудоспособности тоже не хватает. Кулик же сделал западную по размаху выставку — “как у взрослых” — в смысле масштабов, что потребовало крупных, монументальных форм. Таких пространств много в западных центрах современного искусства, но совсем нет у нас.
“Верю” открывает городу и миру территорию винзавода. Она и сама по себе произведение искусства: сумрачный подвал с мощными обшарпанными сводами, внушительная толщина стен, отбитая плитка. Скажут: что, мы промзон не видели? — они же сплошь и рядом нас окружают. Ан нет, после того как подобное место объявляется точкой сборки художественных коллекций, что-то исподволь меняется — искусство оказывается умозрительной рамой, заставляющей воспринимать уродство промежутка в качестве дополнительного источника любования…
Главная экспозиция Первой биеннале современного искусства два года назад проходила в бывшем Музее Ленина. Она, кстати, и показала, что не все художники выдерживают испытание кубометрами густого, звенящего пустотой воздуха. Стены залов худо-бедно осваивались, но вот сценография помещений, драматургия выставленного посредине прихрамывала, теряла убедительность, бледнея на глазах, превращаясь в необязательные граффити, росчерк на полях.
К тому же аура экс-музея придавала экспозиции неистребимый привкус стёба, тотальной иронии. Ну как же — бывший Музей Ленина: а из нашего окна площадь Красная видна! Обнажением приема оказывался торжественный зал, где на большом экране демонстрировали черно-белый фильм про Ленина. Контекст съел выставку, задавил рентгеновским излучением, о котором Андрей Вознесенский писал в поэме “Лонжюмо”.
Лучше всего с этим контекстом разобралась тогда арт-группа “Синие носы” (В. Мизин, А. Шабуров), выставившая картонные боксы с маленькими человечками (в том числе и с катающимся-перекатывающимся Ильичем). Помимо четко пойманного содержания, снайперски сыграла сама организация коробок — их периодичность, задающая экспозиции свой темпоритм. Когда коробки заканчивались (первый этаж), то истончалась и без того хлипкая драматургия.
А в подвалах винзавода инсталляция “Синих носов” потерялась. Мы ее попросту не нашли. Поскольку многие экспонаты не имеют этикеток, приходится возвращаться к началу, где висит карта-схема. Дважды сверились с указанием расположения инсталляции и дважды возвращались к инсталляции Д. Гутова с многократно увеличенными пятками мертвого Христа. Но ничего похожего ни на искусство вообще, ни на почерк “Синих носов” в этом углу так и не обнаружилось.
Хотя выставка “Верю”, разумеется, получилась не “про духовность”. Не про веру и неверие. Как любое усилие знаковой системы второго (да уже можно сказать — третьего) уровня, она на самом деле вышла про силу (или бессилие) современного искусства. Нормальная внутрицеховая рефлексия. Разбор полетов. Размышление на тему возможности сегодня серьезного отношения к самому искусству. И если есть в экспозиции момент вопроса о вере, то он должен звучать как вопрос о вере или неверии в силу современного искусства. В его возможность вообще.
Каким же теперь должно быть изобразительное искусство, чтобы оно было интересно “обычным” людям? Как изобразительное должно (может) конкурировать с другими формами творческого общественного сознания — с кино, с медиа, с шоу-бизнесом?
Читать дальше
