Евгений Ермолин. Где ночует правда. — «Знамя», 2011, № 4.
Примечательный (и замечательный!) текст о литературоведе, критике, педагоге
Андрее Михайловиче Туркове, — который, между прочим, давным-давно разменял девятый десяток лет и по-прежнему активно работает в литературе.
«Турков — вечный солдат на службе литературе. Верный и стойкий. Только ей отдает он честь. И никому другому.
Диалектический момент тут, однако, в том, что призванность такого, литературного, рода давала в итоге ту меру внутренней свободы, которая была далеко не заурядной в советские времена и которая в любые вообще времена обеспечивала и небанальную жизнь духа, и особого рода независимость от внешних сиюминутных обстоятельств.
Литература самотеком порождала такие смыслы, такие контексты, которые являлись открытыми вопросами без готовых ответов. Это такое гражданство, где актуальное с огромной силой мотивируется извечным, финальным, где снова и снова, неотвязно и необоримо, звучат вопросы последнего часа. И никакой бдительности не хватало у идеологических инстанций, у сервильных слуг режима, чтоб закрыть саму возможность подобных неудобных и ненужных вопросов. <���…>
Каким мы его видим?
Заинтересованная благосклонность. И даже избыток доброжелательности.
Никакой экстравагантности или патетики. Никаких капризов, жестов на публику, внешних эффектов. Никакой тебе пьяной аполлон-григорьевской гитары. Никаких захлебывающихся восклицаний и завываний. Он даже малость суховат для меня, склонного к синкопированию текста чувством (уронить акцент, ахнуть, задохнуться). Какой-то такой петербуржец в Москве. Трезвость. Сдержанность. Внутренняя дисциплина. Чувство меры. Точно взвешенное слово. Внимательный взгляд. Спокойно, не захлебываясь, не впадая в раж, он полемизирует и выражает свою позицию. Ему удаются корректные резюме. У него явная склонность к завершающим формулам, к синтетическим суждениям. Не всегда это ведет в глубину, но Турков не очень, кажется, доверяет темным безднам и глухим рвам. Он верен разуму и пишет на свету, не в ночи. Он — просветитель».
Владимир Козлов. Читатель жив — и он обязывает. Рефлексии о толстых журналах. — «Вопросы литературы», 2011, март-апрель .
«Я уверен, что будущее толстых журналов должно предполагать устойчивый курс на размежевание . Каждый из „толстяков” должен иметь свое лицо с „необщим выражением” — иных журналов не надо.
Формула литературного журнала придумана Карамзиным — чего, казалось бы, тут еще изобретать? Но системные кризисы не преодолеваются без определенной стратегии развития . А для того чтобы понять, куда развиваться, надо попытаться увидеть фронт работ, открывающий новые перспективы. Этот фронт довольно широк».
Есть любопытные соображения.
Александр Кравецкий. Обновленцы реформ не любят. — «Нескучный сад»,
2011, № 2.
«Событием, подтолкнувшим обновленцев к активизации реформаторской деятельности, стала так называемая „Декларация Сергия” — послание к пастырям и пастве, подписанное Сергием (Страгородским) летом 1927 года. Тогда митрополит Сергий пошел на беспрецедентные уступки властям. Ценой компромисса, споры о правомерности которого не утихают до сего дня, ему удалось добиться того, что органы церковного управления стали легальной организацией. Одним из результатов изменения юридического статуса Патриаршей Церкви стало то, что обновленцы вдруг заговорили о переводе богослужения (на современный русский язык. — П. К. ) и даже создали при своем синоде переводческую комиссию. Причины этого вполне понятны. Если раньше в своей полемике с Патриаршей Церковью обновленцы обвиняли ее в антисоветских настроениях, то теперь эти обвинения актуальность теряли. Желанием хоть как-то противопоставить себя Церкви было вызвано начало работ над переводами. Однако к практическим результатам эти работы не привели.
Кипевшие в начале XX века споры о том, какой должна быть Русская Церковь в стремительно меняющемся мире, завершились Поместным собором. Именно он стал результатом движения начала XX века за церковное обновление. При этом церковные политиканы, которых в 1918 году называли „церковными большевиками”, а позже „живоцерковниками” и „обновленцами”, стремились объявить себя наследниками реформаторов начала века, а Собор 1917 — 1918 годов — реакционным собранием, душащим все живое. В обновленческой печати 1923 — 1924 годов можно прочитать, что „созванный в 1917 году церковный Собор в Москве оказался консервативным”, что на Соборе „с особенной глубиной отразилось реакционное настроение отживших свое время руководителей жизни” и т. д. А Александр Введенский (протоиерей, лидер раскольников, оратор. — П. К. ) называл его „антихристовым собором”, „сатанинским собором”. За декларациями о церковном обновлении было лишь стремление оставаться под крылом государства, хотя бы и большевистского. Ну и жажда власти, разумеется. Именно это, а не стремление к радикальным церковным реформам, объединяло эстета и декадента Александра Введенского с прошедшим через „Союз русского народа” Владимиром Красницким (бывший монархист, инициатор создания „пробольшевистских общин”. — П. К. )».
Читать дальше
