Говорит Бахыт Кенжеев: “<���…> „Осень в Америке” — это драма, а то, что я пишу сейчас, — трагедия. Вот и все. А между драмой и трагедией — большая разница. В драме худо-бедно можно как-то устроиться. А в трагедии устроиться нельзя никак. С ней ничего сделать нельзя. Встречает Эдип на дороге папу, его убивает, потом живет с мамой, потом кончает (? — А. В.) с собой. Ничего сделать нельзя, он не знал, и он не виноват! Мой любимый поэт Баратынский писал только трагедии и никаких драм. <���…> Он [Батюшков] чудесный… Но Баратынского я люблю больше, потому что Батюшков — он… более парфюмерный. Он правильный. А Баратынский — неправильный, поэтому Батюшков — великий поэт, а Баратынский — гениальный. Большая разница, да? <���…> Бродский… Бродский говорил, что его любимые поэты — это Мандельштам и Баратынский. А на самом деле он „ученик” Пастернака. Потому что мне кажется, что до настоящей трагедии Бродский так никогда и не поднялся. Настоящая трагедия — это Баратынский, это Тютчев, Ходасевич и Мандельштам прежде всего. И Бродский признавался в любви ко всем им. Но на самом деле он ученик Пастернака, который поэт не трагедии, а драмы. При том, что я его очень люблю, он великий поэт… Пример. Знаешь, сейчас продают за 100 тысяч долларов путешествие в Космос. При этом юридическое определение путешествия в Космос — это если ты поднимаешься на 100 км над уровнем моря и там на 20 секунд испытываешь чувство невесомости. Тогда юридически ты совершил путешествие в Космос. И люди охотно платят за это 100 тысяч долларов. Но это не совсем путешествие в Космос, потому что ты поднимаешься по параболе, попадаешь в эту зону на 100 км, потом спускаешься. Ты не летишь вокруг Земли. А Мандельштам, Баратынский и Пушкин — это путешествие даже не вокруг Земли, а на Луну, как в фильме „Аполло-9”, причем без гарантии возврата… А Пастернак — нет, хотя еще раз — я его очень люблю”.
Игорь Клех. Вниз по лестнице, ведущей вверх. — “Топос”, 2005, 6 и 11 апреля .
“<���…> неумолимо сужается, подобно шагреневой коже, сегмент художественной литературы, понимаемой как особое искусство, сопряженное с художественными открытиями, чреватое эстетическими потрясениями и в идеале нацеленное на создание шедевров”.
Книга, которой нет: фантастика в кривом зеркале социологии. Беседу вели Алена Карась и Дмитрий Ицкович. — “ПОЛИТ.РУ”, 2005, 8 апреля .
Говорит старший научный сотрудник Фонда “Общественное мнение” Леонид Блехер: “Я как-то предпринимал несколько попыток организовать исследование книговосприятия. Начиная с середины 90-х годов все время бегал к издателям и говорил: вы же не знаете, почему люди читают книги, чем они мотивированы, так почему бы вам не скинуться на исследование, в результате которого можно было бы узнать, почему люди читают и каких книг им не хватает. Существует громадная проблема так называемого неудовлетворенного спроса — такая дырка, в которой ничего нет. Людям нечто нужно, а они даже сказать не могут, что именно. Ведь пока нужная мне книга не появится, я не узнаю, что мне нужна именно она. Если вспомнить Бродского, его знаменитую речь в Стэнфорде, пока Данте не написал „Божественную комедию”, люди не знали, что им нужна „Божественная комедия”. Эта ситуация и называется неудовлетворенным спросом. И в нее попасть методом рыночного анализа невозможно никак, потому что, анализируя то, что люди покупают, можно только сказать, чтбо они покупают, но что они из неизвестного, из ненаписанного будут покупать, сказать нельзя. Значит, эту нишу нужно заполнить. А книгоиздатели мне и говорят: мы и так знаем, что надо делать”.
“Виталий Найшуль в одном из своих выступлений в начале 90-х годов описал такую ситуацию: представьте себе, идут два процесса — процесс изменений в обществе и процесс осознания людьми этих изменений. Процесс осознания в нормальном обществе обычно идет впереди. То есть люди сначала понимают, что надо сделать, а потом уже это делают, или потом это происходит. Но когда темп изменений все время растет, в какой-то момент он становится выше темпа осознания. И возникает такая странная „черная дельта”: что-то происходит, я это вижу, а назвать не могу. У меня слов нет. Понятий нет. И вот когда это происходит, должны включаться генераторы понятий. То есть — интеллигентный класс, говорящий класс, генерирующий понятия для всего общества. А в 90-е годы интеллигенция валялась без сознания. Она не занималась своим классовым делом. Общество осталось наедине с самим собой и стало как-то выбираться. Старшее поколение умирало от инфарктов и инсультов по эпидемическим кривым, причем умирали они не там, где условия были хуже, а в больших городах, где больше всего происходили всякие изменения. Люди мерли не по физическим причинам, а потому, что происходило нечто, что разрушало их мир и не давало ничего взамен. Они не могли к этому никак отнестись, потому что не было слов”.
Читать дальше
