Михаил Золотоносов. Новые приключения неуловимых. — “Искусство кино”, 2004, № 11.
“С социологической точки зрения успех этих романов — а Лукьяненко чемпион продаж — симптоматичен. Концепция романов состоит в том, что жизнь людей ничтожна и неинтересна ни по мотивам, ни по процессу, ни по результатам, а подлинно интересное происходит только в воображаемом мистическом мире, в котором обитают всемогущие Иные. Читатели с этим согласны, внимание к реальному человеку утрачено, увлекательнее читать не про „реальную жизнь”, а сказки. Причем, что очень важно, сказки нехитрые, но глобальные, позволяющие к тому же добывать фиктивную компенсацию за унижения и оскорбления, полученные в реальной жизни. Наконец, повальная вера в сглаз, порчу, чакры, энергетическую чистку, приворот, магию и магов делает романы Лукьяненко и вовсе „реалистическими””.
Игорь Золотусский. “Герои русской литературы — ее создатели”. Беседу вел Савва Ямщиков. — “Завтра”, 2005, № 14.
“Не стану рассказывать всю свою биографию. Просто хочу сказать, что, казалось бы, обиды, нанесенные мне государством, как я считал, в детстве, должны были привести меня в стан непримиримых, озлобленных, мстящих. Именно поэтому мне очень близок Гамлет — тема мести, может быть, одна из главных в этой великой трагедии. С другой стороны, мне близок Монте-Кристо, который мстит тем, кто запрятал его в замок Иф, и делает это даже не прикасаясь к своим врагам, уничтожая одного за другим. То есть, конечно, в моей детской душе накипала месть по отношению к тем, кто отправил моих родителей за решетку <���…>. И надо сказать, моя юность проходила под знаком такой нетерпимости, может быть, суровости по отношению ко всему, что меня окружало. <���…> Вспоминаю спектакль „Гамлет”, который поставил Андрей Тарковский в Театре Ленинского комсомола. Я знаю, Савва, что вы близки были с Тарковским, консультировали его фильм. И, я думаю, вам это будет понятно. Поверьте, финал спектакля совершенно поразил меня. Потому что в финале, где гора трупов, Гамлет, его играл Солоницын, встает и подает руку матери, тоже убитой. И рука матери тянется к нему. Он подает руку Лаэрту, подает руку королю, и Розенкранцу, и Гильденстерну. И они все встают и со смущенными, опущенными глазами стоят перед зрителями. Их воскресило прощение. Потому что, когда Призрак говорит Гамлету: „Прощай, прощай! И помни обо мне”, это звучит как „До свидания. Мы расстаемся”. Но в русском языке слово „прощай” имеет еще одно значение — прости. В тот момент, когда, казалось бы, интеллигенция была особенно ожесточена против власти, Тарковский поставил спектакль, который оканчивается вот таким прощением. Это было созвучно мне”.
См. также: Александр Солженицын, “„Его цель — показывать прекрасное”. Слово при вручении Литературной премии Игорю Золотусскому” — “Литературная газета”, 2005, № 16, 20 — 26 апреля ); в этом же номере “Литературной газеты” напечатано ответное слово Игоря Золотусского (“Испытание духа”) при вручении ему Литературной премии Александра Солженицына 14 апреля 2005 года; речи о лауреате, произнесенные Валентином Непомнящим и Людмилой Сараскиной, см.: “Литературная газета”, 2005, № 17, 27 апреля — 3 мая.
См. также: “Премией Солженицына отмечен Игорь Золотусский. <���…> Вообще-то критические опусы о Гоголе писали современники классика — Шевырев, Полевой, Белинский, Константин Аксаков... Золотусский занимался иным делом — историко-филологическим. Соизмерим ли его вклад в эту область знаний с тем, что совершил первый лауреат премии Солженицына академик Владимир Топоров? Не знаю, раньше как-то не приходило в голову такое сравнение. Что до критики, то на сей счет лучше всех высказался сам Золотусский — лет тридцать назад, когда был одним из самых заметных в СССР критиков. Цитирую по памяти (сильно тогда впечатлился): мол, если молчит N, это ничего не значит; если молчит Игорь Виноградов (в ту пору полуопальный), его молчание значит больше, чем болтовня (писанина) иных-прочих. Видимо, поэтому Золотусский ничего не говорил о писателях 90-х и нашего десятилетия. <���…> Понятно, что, наградив Золотусского, жюри премии Солженицына тем самым признало верность его тезиса о „золотом молчании”. То есть о том, что критиком должно считать того, кто не хочет (не может, не находит разумным) писать о живой литературе — полагает ее не спорной, а мертвой. Заодно жюри объяснило тем, кто публично рассуждает о словесности, поддерживая одних писателей и оспаривая других, что всех их (в широком диапазоне от Капитолины Кокшёневой до Натальи Ивановой, от Владимира Новикова до Владимира Бондаренко) в культуре нет. Равно как их подопечных. Спасибо, конечно, но все-таки хочется спросить: почему? И жаль будет, если кто-то усмотрит в моем вопросе желание принизить давние незаурядные работы Игоря Золотусского”, — пишет Андрей Немзер (“Четыре „почему?”” — “Время новостей”, 2005, № 66, 18 апреля ).
Читать дальше
