И они придумали.
Что же?
В конце сезона, за полтора месяца до летних гастролей в Киеве, вдруг заболел Евгений Алексеевич.
— Тяжело?
— Очень тяжело.
— Что с ним?
— Неизвестно. Он в Свердловской больнице.
В испуге я узнаю адрес “Свердловки” и еду навестить тяжело больного артиста, исполнителя главной роли в моем спектакле. Каково же было мое удивление, когда я увидел Лебедева, гуляющего в халате по тенистым аллеям больничного двора — без признаков какой-то страшной болезни. Слава богу!.. Конечно, я не врач, но все-таки могу невооруженным глазом отличить человека в тяжелом состоянии от пациента, наслаждающегося свежим весенне-летним воздухом на прогулке.
— Что с вами, Евгений Алексеевич?
Он мне буркнул в ответ что-то неясное, вроде:
— Подустал... нервы... горло... суставы... сосуды...
Мог бы добавить “склероз”, но это было бы слишком самокритичным. В общем, я толком так и не понял, каков был диагноз. Но от всего сердца вручил кулек с фруктами гениальному русскому артисту, пожелавшему поправить свое здоровье в самый неподходящий момент.
Он говорит, что не может сейчас со мной разговаривать, ему надо срочно к врачу.
— Я подожду, — говорю я.
И жду, что еще делать мне, неудачнику!.. Надо ж такому случиться!.. Сорвались мои сроки, театр уходит в отпуск, потом летние гастроли в Киеве, и только потом, в новом сезоне... Предстоит колоссальный перерыв. Это чудовищно отразится на нашем труде. Все — сызнова. Особенно трудно будет восстанавливать пластику — ведь в этом деле нужен постоянный тренаж... Ах, как жаль, что я не успел!.. Сам виноват — никогда не доводи премьеру впритык к концу сезона. Это же закон академических театров. Здесь, если план выполнен, всегда перенесут. Если в конце сезона можно не работать... Теперь в сентябре раскачка, в октябре только в полную силу можно будет... Так я примерно размышлял и сетовал, сетовал и размышлял.
Но вот ожидание закончилось. Выходит от врача Евгений Алексеевич. Помилуй бог, но от какого же врача он выходит? Да от зубного, вот от какого! Ничего не понимаю! Значит, он здесь свои зубы подлечивает, кардиограмму делает, а мы там премьеру отменили из-за него. Нет, что ни говорите, а не так уж он болен, вот что!.. Может быть, мнительность?.. Страх — “как бы чего не вышло”? Типун мне на язык, если я скажу, что он симулирует. Боже упаси от такого греха! Ведь он пожилой человек, чувствует себя то и дело не лучшим образом, часто жалуется на недомогание!.. То тут болит, то там. Какое кощунство — думать так о Евгении Алексеевиче, человеке действительно болезненном и пожилом.
И тем не менее. Клянусь честью, что-то тут не так. Не может истинно великий русский актер отменять свою премьеру (да еще такую, как “Холстомер”!), чтобы лечь в больницу на дежурное обследование. Даже если плохо себя чувствуешь. Черт с ними, с зубами, в конце концов!.. И кардиограмму можно дома сделать! Нет, тут другие игры были, вовсе другие! Впрочем, те же самые — вспомним Гогин “бюллетень”... Приметы — сходятся.
Итак, все делалось для того, чтобы не допустить моей премьеры “Истории лошади” в установленные ранее, согласованные с тем же Гогой сроки, то есть в конце сезона 1974/75 года. По-видимому, уже тогда у Лебедева и Товстоногова был ими принятый тайный план отобрать у меня спектакль. Но занятость Гоги другим опусом очень мешала. Поэтому и были придуманы причины для оттяжки премьеры и ее “естественного” переноса на осень.
Смутная тревога поселилась в моем сердце, но не более чем тревога. К тому же меня взяли на гастроли в Киев, где в Театре им. Франко БДТ показывал “Бедную Лизу”. Внешне ко мне сохранялось идеальное отношение, ничто не предвещало будущей грозы.
Наконец наступила осень 1975 года, и пришла пора окончательно завершать работу над спектаклем. После вынужденного летнего перерыва, в сентябре, я снова приехал в Ленинград, чтобы закончить отложенную “Историю лошади”.
Второй акт был в целом сделан — Евгений Алексеевич наконец освоил текст и мизансцены. И, что называется, “заиграл”. Приближалось время черновых прогонов. Теперь Георгий Александрович, выпустивший пьесу А. Гельмана под названием “Протокол одного заседания”, был свободен, и это обстоятельство, столь долгожданное для выздоровевшего и отдохнувшего после отпуска Евгения Алексеевича, сделалось чрезвычайно важным — теперь спектакль можно было показать главному режиссеру целиком и полностью. И тогда...
Читать дальше
