Я замер и видел, как замерли остальные артисты. Кровь ударила мне в лицо — словно чудовищной силы насос, находящийся где-то внутри, качнул ее вверх, и, вероятно, я ужасно покраснел. В глазах стало белым-бело. Я понял, что меня оскорбили. Причем сделали это мастерски, искусно, на пустом месте и с тем самым пресловутым “юмором”, который изначально был мне обещан Товстоноговым. Слава богу, я не заорал матом. Слава богу, что я вообще не заорал.
Я стиснул зубы и съел оскорбление. Я проглотил это “у-тю-тю”, потому что со всей очевидностью понял, что не сейчас я должен нанести ответный удар. Сейчас я слабее. Моя победа будет потом, на премьере... А сейчас, Розовский, хлопни ушами, которыми ты ничего не слышал, и... продолжай репетицию!
Я так и сделал. Не прореагировав никак (лучшее, на что был способен в тот момент), я ударил в ладоши и произнес:
— Не будем отвлекаться, друзья, времени мало у нас!.. Итак, я думаю, вам все понятно...
И вот — премьера “Бедной Лизы” 15 апреля 1973 года. Кончился спектакль. Поклоны. “Гробик” рукоплещет актерам. Нина Алексеевна, счастливая и потрясенная, стоит с только что полученным букетом красных гвоздик. Она первая начинает хлопать в ладоши, вызывая на сцену режиссера. Я выхожу и оказываюсь случайно рядом с ней. В порыве возвышенной радости и благодарности добрая Нина Алексеевна публично передает все свои цветы, весь букет мне! Зал рукоплещет. Я пытаюсь уклониться, но она буквально всовывает букет в мои руки. Тогда я, наклонившись во время общего поклона, тихо шепчу ей в ухо:
— У-тю-тю!
Надо ли описывать, что с ней было, какой хохот был, когда мы оказались в полутемной кулисе “гробика”.
Актеры, которых кто-то тонко назвал “милыми предателями”, на самом деле являются всего лишь актерами — в академическом театре, таком, к примеру, как БДТ, где единоличная власть режиссера-творца начисто подмяла всякую студийность, судьба не “звезд”, а многих творческих лиц, которые всю жизнь лишь “подавали надежды” и ждали, ждали, ждали, когда же, когда же, когда к ним наконец придет хорошая роль, а вместе с нею и слава, была весьма печальной. Ядро БДТ составляли безусловно исключительно одаренные индивидуальности. Но, смею сказать, мало кто даже из них был всегда удовлетворен тем, что делал в театре, ибо репертуар наряду с высоким искусством содержал и нечто проходное, конъюнктурное, “то, что надо”. Занятость “звезд” большая, остальные на подыгрыше. Но актер есть актер. Ему роль подавай. И сегодня. В нынешнем сезоне.
Отсюда обиды, интриги...
О, какие интриги и обиды в БДТ! Что в сравнении с ним “Театральный роман” Булгакова?! Розовая сказочка для маленьких детей! Здесь все солиднее, крупнее, ожесточенней и, я бы сказал, трагичнее.
На одной из репетиций в начале работы неожиданно мне была устроена форменная обструкция. И кем?.. Исполнительницей главной роли Люсей Сапожниковой.
Между прочим, я был очень доволен Гогиной креатурой: Л. Сапожникова выглядела ангелом во плоти — тончайшая, можно сказать, осиная талия, огромные глазищи, женственность, серебряный голосок, нежные руки танцовщицы — ни дать ни взять живая статуэтка, прямо-таки созданная для роли Лизы. И вот это самое прелестное, почти декоративное создание тихо начинает меня изводить, сводить с ума. Вот она стоит спиной у правого портала. Репетируется эпизод “Первое свидание с Эрастом”. В центре сцены сундук, на котором сидит Володя Рецептер, исполнитель главной мужской роли. Я прошу Люсю перейти к сундуку, чтобы встреча влюбленных состоялась. Она говорит:
— Не понимаю, зачем мне идти на сундучок.
И хлопает своими потрясающими ресницами. Я, не понимая, чем это мне обернется, легкомысленно бросаю:
— Там, на сундучке, будет первое ваше свидание на пленэре.
— Что такое “пленэр”, не понимаю, — говорит Люся.
— Ну на природе, — объясняю я. — Пленэр — это природа... рощи, кусточки, бугорки, пригорки.
— Этот сундук — бугорки, пригорки? — насмешливо вопрошает актриса.
— Ну да, — говорю я. — Это условность.
Ей будто было нужно услышать это гадкое (в стенах БДТ) слово.
— Ах условность?! — Люся кривит презрительно прелестный ротик и не двигается с места.
Тогда я открываю рот и начинаю читать коротенькую, минут на двадцать, лекцию об условности в современном театре, делая упор на опыте Товстоногова:
Читать дальше
