— Да там потом разберем, — успокоил Рожков, поднимаясь из-за стола. — Ну, мы едем! Дела много! — Потом, обращаясь ко мне, добавил: — Послушай, Николай! А из тебя мы сделаем комиссара.
Я растерялся, заговорил, что совершенно не разбираюсь в политике и даже не знаю программ партии, какой, мол, из меня комиссар.
— Будешь комиссаром по благоустройству станиц и хуторов.
Тройка рванулась с места, и с тех пор Семена Рожкова я уже никогда не видел, и мое предполагаемое комиссарство повисло в воздухе”.
Когда коммунистическая власть начала свое шествие по Дону, Советы с самого начала предполагали раскулачивание и расказачивание. Неверно полагать, что расказачить Дон решили в девятнадцатом году Троцкий и Свердлов своей директивой. Разумеется, война на Дону вскоре разгорелась и приняла крайне ожесточенный характер. Но извести добрых людей с Дона было решено заранее.
Казаки, слушая речи Семена Рожкова (вскоре он получит пулю, и не по политическим мотивам — не поделит девушку с бывшим приятелем) и ему подобных, читая положения новой власти о том, что “к предметам ведения губернских земельных комитетов относятся: фактическое изъятие земли, построек, инвентаря, сельскохозяйственных продуктов и материалов из владения частных лиц”, начинали постепенно осознавать, что большевики их, и без того в массе своей на Верхнем Дону небогатых, обдерут как липку. Но первоначальный исток Белого движения, давшего импульс и казачьей войне — русской Вандее, — не экономический, не классовый. Исток — в идее общенационального спасения страны, в защите попираемых норм и принципов человеческого общежития.
“Когда нам чернь в глазах осатанелых, / Ворча, несла потоки черных бед...” — напишет Келин в стихах.
Устроители новых порядков наглели на глазах — вот и полыхнуло…
Начиналось Белое движение с “русских мальчиков”. Это выражение Достоевского закрепилось за идеалистически настроенной русской молодежью.
“Эти русские мальчики, — подытожит Келин, к ним принадлежавший, — офицеры, из которых преимущественно и состояла Добровольческая армия, бывшие студенты, бежавшие на юг от самосудов, — безумно любили искромсанную Родину. Они не происходили из каких-то, как позже писали, привилегированных слоев русского общества. Ни высшей знати, ни помещиков, ни очень зажиточных сынков из богатых семей с нами не было. В Добровольческой армии был в основном русский середняк, сыновья так называемого третьего сословия, которое только что начинало зарождаться в России. Многие из них, в том числе и я, грешный, не могли забыть крылатой фразы, слышанной нами на разлагающемся тогда фронте мировой войны от свалившихся откуда-то многочисленных агитаторов: „Товарищи! Россия — только трамплин для скачка в мировую революцию! Если бы во имя этой идеи мы оставили от России только пепел, пустыню — мы это сделаем! Бросайте оружие! Не смейте слушаться ваших офицеров и стрелять в немецкий пролетариат, одетый в солдатские шинели. Офицерство ведет вас на братоубийственную войну, желая получать только двойное жалованье и награды!” Это мы-то, просидевшие столько времени в ржавых окопах, защищающие от врага свое Отечество и думающие лишь об одном — как бы поскорее вернуться в оставленные аудитории, закончить прерванное образование и начать служить нашему народу…
Непоправимый исторический парадокс был налицо. Для меня и этих мальчиков-добровольцев Россия не могла быть ни трамплином для скачка в мировую революцию, ни тем более объектом, из которого от нашего Отечества могла остаться только пустыня…”
Келин примкнул к Донской армии (она к тому времени стала частью общих Белых сил на юге России) на заключительном этапе ее борьбы и по-настоящему воевал с красными в Крыму. Без колебаний собрался было воевать и здесь, в Усть-Медведицком округе, присоединившись к первым клетским повстанцам, пришедшим к нему спустя несколько дней после его поездки в окружную станицу с решительным разговором, что “скоро Усть-Медведицкому Совету вязы открутят” и надо, мол, помочь… “Уже человек пятьдесят слово дали…”
Скоро восставших стало больше: по станицам и хуторам правобережья образовывались освободительные отряды.
К Усть-Медведице сотник пробирался, со многими приключениями, вместе с первыми повстанцами из окрестных поселений в дни междувластия: к вечеру отряды большевиков из окружной станицы выбьют, а утром они снова там. Он чудом избежал пули от в очередной раз вернувшихся на лодке с того берега красных. Спрятался в подвале, отсиделся, а когда чуть успокоилось, спустился к Дону, где наткнулся на труп крестника своей бабки — балтийского матроса Алешки Сазонова… Старого знакомца, обещавшего раскулачить деда Осипа, было по-человечески жаль, как и ни за понюх табаку погибшего Семена Рожкова.
Читать дальше
