Миронов был казачьим офицером, а не писателем, но и ему хотелось донести свое слово. Своеобразен живостью и простодушием его слог, примечательны, в литературном отношении, воззвания, письма, в частности к последней возлюбленной, поэтессе-любительнице Надежде Суетенковой, где он дает волю своим чувствам, философствует как революционер-идеалист — о народном счастье, свободе:
“Да здравствует коммуна и коммунисты, но не такие, что разливают желчь по народному телу, а такая коммуна и коммунисты, к которой, как к источнику в пустыне, будет тянуться усталый душою народ”4.
“Несочувственно” встретив октябрьский переворот, Миронов все же поверил большевистским посулам, призывал к свержению атамана Каледина и войскового правительства, законно избранных по старому казацкому обычаю; стал ревкомовцем и главным в округе воинским начальником от Советов. Прельстительными речами и письмами этот популярный среди верхнедонских казаков человек многих соблазнил.
Миронов считал себя христианским социалистом, призывал земляков в начале восемнадцатого, ввиду грядущей весны, заняться не войной, а землепашеством. Но это смотря как призывать. В его воззваниях Христово учение замешено на призывах бить буржуев и капиталистов (заодно дворян, учителей и попов).
“Граждане казаки! Мы все — социалисты, но лишь не понимаем этого, не хочем, по упорству, понять; разве Христос, учение которого мы исповедуем, не думал о счастье человечества? Не за это ли счастье он умер на Кресте?”
Христос пролил свою — не чужую — кровь…
Когда заполыхало зарево междоусобной войны, Миронов держал красный фронт по железнодорожной линии Себряково — Арчеда. В дальнейшем запутался (да и совесть точила), начал выступать против ужасов “коммунии”, вырезавшей всех без разбору; среди его сторонников стали ходить слухи, что, покончив с генералом Красновым, “дедушка Миронов” поведет их против коммунистов.
Слухи дошли до всесильного тогда Троцкого, и “старого революционера и социалиста” с Дона отозвали, приговорили к расстрелу, но помиловали. Дали ему Вторую конную армию, с которой он громил Врангеля. Однако Троцкий и его люди с Филиппом Кузьмичом через год-другой покончили, приписав ему организацию вооруженного заговора против Советов. Его заключили в Бутырку и уголовным выстрелом в спину (протокол смертного приговора до сих пор не найден) отправили на тот свет.
Дело шито белыми нитками; еще в 1960 году Миронова реабилитировали, но как знать, не собирался ли в самом деле грезивший о народном социализме, с сохранением исторического и религиозного уклада, командарм устроить комиссарам кровавую баню, собирая своих конников в 1921 году в Арчеде?
По случаю реабилитации мятежного командира ликовали старые вояки из числа его прежних сторонников, устроившие в Усть-Медведице праздничные гулянья. До того они были под подозрением, как ненастоящие коммунисты...
Вспоминается слышанная на Дону песня об этом последнем из донских бунтарей крутого замеса, сложенная белыми повстанцами, воевавшими против частей Миронова. Для них он был самым опасным противником, в открытом бою его трудно было переиграть…
Тихо, братцы, собирайтесь,
Чтоб Миронов не слыхал…
С этим персонажем случай особый. Здесь требуется подробная и тщательная нравственная диагностика. Может статься, время этой диагностики еще не пришло, и я теперь оставляю Миронова в стороне.
Начало восемнадцатого года в Усть-Медведицком округе Области войска Донского сопровождалось общими для России беспорядками, анархией и брожением; попытками советской власти закрепиться в донских станицах, убийствами и издевательством над офицерами, прежней администрацией, представителями интеллигенции, вообще “буржуазией”; нежеланием пришедших с войны казаков-фронтовиков вступать в вооруженный конфликт с новой властью.
…Это родные мне места: высокие отроги Донецкого кряжа, обрывающиеся кремнистыми и меловыми кручами над петлистой рекой; курганы, глубокие балки, старые правобережные станицы Кременская, Перекопская, Клетская; лесистое, песчаное и озерное Задонье с крупным донским притоком Медведицей… Читатель может представить этот ландшафт по фильму С. Бондарчука “Они сражались за родину”, снимавшемуся в районе Клетской станицы в семидесятые годы (места для съемок фильма указал режиссеру Шолохов; там же, на пароходе кинокомпании, умер Василий Шукшин).
Читать дальше
