Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 7 2008)

* *

*

О свете закатном, о небе большом, о жизни у самого края —

как в черную заводь входить нагишом, в запретные игры играя.

Кувшиночьи стебли, цепляясь к ногам, шнуруют слоистые воды…

Я даже любимым своим не отдам привольно текущей свободы.

На теплом холме — зацветающий сад и графского дома колонны,

но жарко ключи ледяные кипят, лаская холодное лоно.

Камыш разливается по берегам, звезда обжигает живая,

но крепнет вдали жизнерадостный гам, петардами тишь прошивая.

К катарсису клонит лягушечий хор, свистит филомела в малине,

и бедную свадьбу снимает в упор какой-то залетный Феллини.

Сегодня суббота — гуляет народ, в питье проявляя сноровку.

Невеста стоит у заветных ворот, уже распуская шнуровку,

и счастье саднящим медовым комком в гортани мешает дыханью.

Когда это было и где этот дом и черной реки колыханье?

Жужжит и тревожит чужое кино про дурочку в платьишке белом,

и рвутся петарды, а дальше — темно, и мгла заросла чистотелом.

* *

*

Тишина выпрямляет слух, ночь шлифует оптику взгляда,

ртутной дрожью Иакова беззвездно гудит листва,

на развилке корявой яблони тихо бубнит дриада,

рассекают воздух полночные существа.

Я лицом к лицу с изнанкой судьбы, и если

не бояться тайных подсказок, стрелок, примет,

так легко дрейфовать рекой, где утерянные воскресли,

а утраты не в счет, потому что их просто нет.

Получаешь подарок — но сразу чужого хочется,

ждешь награды обещанной совсем в другой стороне.

Честно выслуженная Рахиль, последнее одиночество —

как ты колешься, жжешься, как не даешься мне!

* *

*

Не штопается, не клеится, не латается —

горячий узор не липнет к такой канве —

ползет под пальцами, клочьями разлетается…

Кропит муравьиный дождь по сырой траве,

ветродуй, налетающий с четырех сторон света,

лопасти привинчивает к моей голове…

Окурки прошлогодние в банке — плохая примета,

переживший зиму фонарик физалиса гол и слеп.

У меня в подвздошье застряло чужое лето,

я сижу в продувном переходе, прошу на хлеб.

После жизни осталась хитиновая оболочка,

а душа ушла, и оттиск ее нелеп,

будто здесь спала на глине чужая дочка,

хиппующая куколка, играющая в ку-ку,

все закатывающая в асфальт — ни зернышка, ни листочка…

Я нашла ответ, но, кажется, не в строку —

если нет души, кто же корку пробить пытается

навстречу потустороннему сквозняку?

* *

*

Кустится крапива,

и птаха невзрачная свищет.

Душа терпелива

и маленьких радостей ищет

в отсутствие прочих,

в неявные смыслы вникая.

Ну, разве что к ночи

накатит тоска городская.

В герметике сада —

свои потаенные лазы,

и помнить не надо,

какие на свете алмазы

сияли мне прежде,

поскольку отчетливо знаю —

из атомов тех же

составлена сажа печная.

А в полночь в лицо

брызжет небо, что пена морская,

как шелк сквозь кольцо,

синий свет сквозь меня пропуская,

и выучкой сольной

грозит педагог терпеливый

душе подневольной,

безвольной, привольной, счастливой.

* *

*

Что делать? Разбить стекло и плыть, плыть

по пустому небу, южному ветру и, может быть,

достичь не херувимских стран — а себя самой.

(Я оставлю тебе телефон стекольщика, милый мой.)

Сквозь новую жизнь разглядишь в бронированное окно —

свивают Парки облачное волокно,

в нем гуляет эхо, живой огонь, что давно погас, —

я теперь идеальный газ.

Я теперь идеальный образ(можно как файл хранить,

в корзину выбросить, кодировку переменить,

вытащить на рабочий стол или совсем стереть) —

и уже не боюсь стареть.

Но, растворившись в небе — в физических формулах — или в Сети,

так и буду плутать, не зная конца пути,

пока не пойму, что увидел во мне Другой.

(Ты вызовешь, наконец, стекольщика, дорогой?)

* *

*

Запретные слабости, запретные сладости словаря,