Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 7 2008)

Но все на хрен развалилось, “Буран” поднялся в космос один раз, после чего его оттащили в Парк Горького и устроили в нем пивняк. Байконур оказался в другой стране. Все, кто работал на космос, вмиг сделались нищими. Перспектив никаких. Отец запил и спился очень быстро — он и умер от этого. Воровать или торговать он не смог. Даже и не пытался — не был приспособлен к этому совершенно.

Все, что от него осталось, — это фотографии Байконура с огромным полем красных маков перед стартовой площадкой, медаль за “Буран” с личной подписью Михаила Горбачева да вкус маленьких казахских дынек, которые он каждый раз привозил из командировки.

— Что мне теперь будет?

— Тюрьма тебе будет. Надолго.

В этой камере, где проводились допросы, ощущение работающей машины было как никогда острым. В армии твоей судьбой распоряжаются десятки, даже сотни человек. Ты не принадлежишь себе. За тебя определяют, где жить, во что одеваться, что есть и как существовать вообще. В моем случае вся эта машина была направлена только на то, чтобы додавить меня.

Голодуха в болотах на Урале. При минус тридцати влажность там стопроцентная. Гнили все. Гной с кровью тек по ногам в кирзачи кусками.

Концлагерь в Моздоке. Ночные избиения. Провода на пальцы. Выжигание звезд на кистях. Переломанные зубы. Героин. Воровство и продажа оружия. Безумие.

Чечня. Предательство. Бойня. Мясокомбинат.

Смерть отца. Дизуха. Смерть бабушки — сына она пережила всего на два месяца. Инвалидность другой — чтобы заработать денег и откупить внука от войны, она пошла по электричкам, торговала шоколадками, но заработала только инсульт. Потерянность мамы — она ездила ко мне два раза.

Теперь тюрьма вот.

Спасибо тебе, Родина.

Были, конечно, и исключения. И та молодая красивая женщина-врач в военкомате, которая отправила меня на обследование, — хотела, чтобы я откосил. Она передвинула меня по шкале времени на полгода, а для войны это много, и я ушел в армию не со своим призывом и пропустил Бамут. Потом майор, который положил на взлетке в Моздоке мое дело в отдельную стопку, — он не желал мне добра, просто не глядя выбрал папку из полутора тысяч таких же, но я в числе еще десятерых человек

остался в Моздоке, а Вовка и Кисель улетели этим же днем. Я хотел быть с ними, просил майора меня отправить, но он оказался неумолим. И я пропустил май 96-го. Потом старшина дважды пробивал мне отпуск. Потом заболел отец. Потом он умер. И в августе я не попал в бойню.

Эти люди провели меня по жизни, как по минному полю, и я оказался живой, хотя этого быть не должно. Видит бог, я ни разу не косил, не юлил, не отвиливал. Приказывали — ехал, приказывали — шел, приказывали — служил. Судьба сама выводила меня из войны.

Но система упорно и уверенно исправляла эти ошибки судьбы. Словно прошел через минное поле — все, вырвался, выжил, — но на краю стоят комендант со следователем и багром, чтобы самим не подорваться, заталкивают тебя обратно на мины — давай, парень, звездуй, это твой долг. Тебе нельзя жить. Не имеешь права. Служи. И по возможности подыхай.

Этот капитан в окошке — какая ему разница, поставил печать и забыл. Все, я уже на войне.

Нет, изловил дезертира.

Коменданту какая разница — восемнадцатилетний сопляк. Не косит, не просится ближе к дому, едет обратно. Армии сильно поплохеет из-за моих десяти дней? Ведь мог же не сажать.

Нет. Посадил. Прикрыл задницу.

Следак этот. Клепа. Восстановил справедливость. Соблюл закон. Покарал преступника. Укатал пацана в кутузку.

Теперь еще и три года дисбата. А потом еще и свой год дослуживать — срок отсидки в срок службы не входит. Итого четыре.

Главное — за что? За десяток лишних дней жизни?

Следователь снова залез в портфель, протянул пустой лист:

— На, пиши…

— Что?

— Явку с повинной.

— Я не являлся с повинной. Я не лыжник. Отпустите меня, товарищ капитан? И я уеду. Сегодня же…

— Пиши, пиши. Так всем лучше будет. И тебе тоже. Пиши… Я, Бабченко Аркадий Аркадьевич, 1977 года рождения, старший сержант, от службы в армии не уклоняюсь и готов продолжить службу в любой точке России…в любойточке России.

Фразу про “любую точку” Клепа повторил дважды, сделав интонационное ударение на слове “любой”.

Я написал все, что он хотел. Поставил подпись, дату. Протянул ему листок.