Весенний дождь! Что может быть прекрасней?
Отяжелели ветки от цветов
и листьев мокрых. Запахи и краски
пьянят и кружат голову. И ярко
блестят на солнце гладкие стволы.
Но что это? На вымокшей земле
опавшие цветы кругом пестреют.
О, пожалейте их, не убирайте,
не втаптывайте в землю. Пусть лежат.
Оставьте их для пчел трудолюбивых.
Большие скарабеи и улитки
пересекают медленно дорогу,
все лужицы неспешно огибая.
Мне страшно наступить на них случайно
и золотую ящерку спугнуть,
которая на камне задремала.
Напоследок откроем набоковский «Подвиг»: «Когда он сказал, что Константинополь вовсе не аметистовый, Алла возразила, что он лишен поэтического воображения, и, по приезде в Афины, подарила ему „Песни Билитис”, дешевое издание, иллюстрированное фигурами голых подростков, и читала ему вслух, выразительно произнося французские слова, под вечер, на Акрополе, на самом, так сказать, подходящем месте. В ее разговоре Мартыну главным образом нравилась влажная манера произносить букву „р”, словно была не одна буква, а целая галерея, да еще с отражением в воде. И вместо всяких французских Билитис, петербургских белых, гитарных ночей, грешных сонетов в пять дактилических строф, он ухитрился найти в этой даме с трудно усваиваемым именем совсем другое, совсем другое…»
Юрий Орлицкий
КНИЖНАЯ ПОЛКА ПОПУГАНА [4]
С е р г е й Ш а р г у н о в. Книга без фотографий. М., «Альпина нон-фикшн», 2011, 224 стр.
Завлекательное заглавие, как это часто бывает с книгами, да и с публицистическими работами Шаргунова, манит многозначностью. Книга без фотографий — что это? То, что неизбежно приходит на смену детской — с картинками — книге, что знаменует собою духовную зрелость, или свидетельство о естественном повороте истории, лишающей нас фотографий как зримого воплощения памяти? Даже если авторскому замыслу первый — «взрослеющий» — вариант толкования и ближе, в сознание читателя западает второй, ибо духовной зрелостью тут и не пахнет; пахнет — молодой жаркой кровью и жженными файерами, пылью и шумом большого города, бунтарской отчаянной юностью. «Мы шли босые, злые, / И, как под снег ракита, / Ложилась мать Россия / Под конские копыта...» — это сказано другим человеком и по другому, куда более страшному поводу, но сама атмосфера шаргуновского сборника передана в этих строках весьма достоверно. «Босые», бегущие, «яростные, одинокие и бессильные», они выходят на улицу «мутить бунт», и вместо исконной матери-России перед ними — осовремененная, меняющаясяМосква, притяжение и страшную силу которой надо попробовать преодолеть.
Получается ли?
Получается — с помощью памяти. Память у Шаргунова — единственная немаркированная константа, оправдывающая и стилистические огрехи, и не всегда уместное (с обложки начинающееся) буйство красок, и интонационные заимствования у предшественников (параллель с Лимоновым стала хрестоматийной, так что даже и эту «Книгу...» успели уже расценить как продолжение жанра «лимоновской» биографии; на деле же весь стилистический строй отсылает к Прилепину с его откровенно брутальными «нежностями» и фирменными ритмизированными инверсиями на каждом шагу). Память скрепляет сюжетные звенья книги прочнее, нежели сквозной ряд фотовспышек, изглаживающихся из реальности, но замирающих, отпечатывающихся в подкорке; поэтому-то, должно быть, самое сильное впечатление на нас производят не социальные, «политические» или «военные» главы, а слегка шмелевские — пахнущие свечками, ладаном и большими еловыми шишками: рассказы о семье, о московских окраинных школах, воспоминания о храмовом детстве (сын священника, с девяти лет — алтарник, «но потом все равно была юность, непохожая на детство»), о доме, о бабушке... Эти главы подернуты легкой мифологической дымкой, порой затеняющей современность, и обретенные мощи царской семьи, в лучших традициях остраненной манеры увиденные дошколенком, на весах поэтики перевешивают описание пути этого самого вчерашнего дошколенка в большую политику.
Однако без политики в «Книге без фотографий» тоже не обойтись. Здесь действует принцип прямой эксклюзивности — термин, выбранный Шаргуновым в одном из его недавних критических отзывов для обозначения специфического профессионального опыта, недоступного взгляду читателя со стороны: легенда о мальчике-мажоре, неизменно стелющаяся за Шаргуновым в литературных кругах, рассеивается при прочтении рассказа о политических играх, забросивших новоявленного дебютовского лауреата сначала в разбомбленный Грозный, а после — в воюющую Осетию, в Киргизию, «побежденную революцией»... Импрессионистическая, лирическая картина, увиденная поверх трупов, развалин и выстрелов, мало что прибавляет к нашему знанию об этих событиях, но обрисовывает судьбу поколения — «яростного, одинокого и бессильного», находящего точку опоры уже не в со действии истории, а в со зерцании и бессмысленном, но таком притягательном со участии.
Читать дальше
