Мария Павловна, самая, видимо, близкая автору и, получается, самая успешная из всей компании (“гений” не в счет), и та не избежала выговора: “Старшие братья огорчали отца нарушением 4-й и 7-й заповедей (помни день субботний, чтобы святить его; не прелюбодействуй). Но объяснял ли отец сыновьям и дочери послания святого апостола Павла, то место, где сказано: „делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем”. Может быть, Павел Егорович и толковал о том, что в делании добра не может быть усталости и упреков. Однако дочь понимала свои хлопоты и благодеяния иначе, изредка напоминая братьям, чтобы воздавали должное, об ее милостях”. Вот такое резонерство посреди самой занимательной главы…
Предваряя исследование, Кузичева пишет: “Самым главным было не утерять чувство справедливости (курсив мой. — А. Ф. ). Удалось ли автору сохранить нелицеприятность и непредубежденность, передать свой душевный отклик на радости и горести семьи Чеховых — решать читателю”. Она солидаризуется с теми, для кого семья Чеховых — не только предмет профессионального интереса. Открытая и доверительная интонация, взгляд на описываемое, обозначенный как житейский, “семейный”, участливые мнения по поводу давних событий — все это призвано характеризовать “биографию семьи” как почти “родственную”. Но — основные члены семьи, попавшие в кузичевский обзор, занижены как личности. В особенности — братья Чеховы, лишенные в этом изображении своей творческой составляющей9 и потому искусственно обедненные. Автору, как мы уже знаем, не близки прежде всего старшие братья Александр и Николай; об их “нерасчетливости” говорится с интонацией упрека (диковинно некорыстны и нерасчетливы были все четверо старших, включая Антона Павловича). Стилистика Кузичевой “домостроительно” серьезна. В ее изложении как-то гаснут юмор и артистичность, окрашивавшие повседневное и письменное общение братьев Чеховых.
Покровительственно-неуважительное отношение автора к родителям-Чеховым сбивает реально бытовавшие семейные пропорции, мешает автору осознать подлинный уровень “детолюбия” и привязанности уже взрослых детей (поверх всех дрязг) к родительской семье, к семье Антона, ей наследовавшей, к памяти детства и юности. “У всех домашних к этому времени была возможность жить самостоятельно. Однако… все тянулись в кудринский дом (конец 80-х. — А. Ф.) . Что „склеило” семью Чеховых? Каким образом родные улавливали, что здесь накормят, стерпят бестактность, перенесут грубость? Что в этот дом можно приходить? Трудно сказать”. Тем, кто знает чеховские мемории хотя бы и не так досконально, как Кузичева, ее риторический вопрос покажется по меньшей мере странным.
В общем, если перед нами подлинная история подлинных, некогда живших людей, то они выставлены в своей частной жизни не слишком пристойно — полуодетыми или (Николай) безобразно неодетыми, да еще в сопровождении моральных проповедей и религиозных наставлений, метящих в уже непоправимые их изъяны. И однако же не будем уподобляться в своих заключениях нашему нраво-учительному Вергилию. Этот обширнейший труд, стоящий на крепких академических основах, огромная эта панорама — в сущности, грандиозный коллаж . Изобразительная композиция, составленная из цитат и связующих вставок, скрепленная единством колорита, где Чеховы — просто фигуры на полотне. Несмотря на “академизм” — это произведение, рассчитанное на массовый вкус. Немыслимый труд, заложенный в фундаменте, ничуть не затрудняет восприятие. Сюжеты и микросюжеты, составляющие текст, вполне вписались бы в некий “караван историй”.
В этих историях, надо заметить, присутствуют не семь основных персонажей и даже не восемь — считая вездесущего Антона Павловича, а девять. Исследовательница не самоустраняется как изыскатель, а действует как романный герой. То воздает “по справедливости”, как судия, то “благомыслит”, как Кифа Мокиевич (и Павел Егорович), то суетится по хозяйству, как Коробочка, то старается уточнить, “кто с кем”, как собиратель светской хроники. В ее “караване историй” этот личный сюжет — “история” чуть ли не главная, тянущая за собой весь мемориальный обоз. Чеховы, с их текстами и рисунками, упираются иногда, а что поделаешь — идут…
Однако... Эта книга — полезный вклад в популяризацию чеховедения, она поспособствует росту интереса к чеховским местам и чеховским музеям, что совсем не лишне в наши (как всегда) тяжелые времена.
Читать дальше
