При всем том Киевское училище не забывало, что оно православное, и заботилось о сохранении церковнославянского языка и очищении его от различных наслоений. Здесь же работали над созданием книжного общерусского языка, весьма отличного от мовы, так сказать, омывавшей своими волнами стены ученой обители; хотя и испытавшего заметное ее, мовы, влияние. Вообще, что представляла собою мова в ХVII веке и ранее того, сказать трудно. Это нелегко сказать и о русских наречиях тех времен22, а на Украине, расположенной як горох при дорозi, уследить за развитием живого языка еще сложнее. Но как бы то ни было, множество малороссийских слов вошло тогда в состав общерусского языка. Читая сегодня “Словарь книжной малорусской речи ХVII века”, поражаешься тому, что понятных нам малороссийских слов едва ли не больше, чем русских23.
Хорошо известно, какую роль сыграло Киевское училище, впоследствии Киево-Могилянская академия, в распространении просвещения на Руси. В первую очередь это относится к изучению языков и богословию. Первые киевские богословы появились в Москве в конце царствования Алексея Михайловича. Нельзя сказать, чтобы их там приняли с распростертыми объятиями. Московские иереи с их тихим говором и “поникновенным” взором не без некоторой неприязни встречали киевских гостей, зачастую “босолицых” и чересчур свободно себя державших. Всегда почтительное отношение московской Церкви к Киеву, этой “колыбели русского православия”, подверглось испытанию: киевские гости хоть и были православными, но православными, так сказать, з манеру польского . Не удивительно, что московское духовенство с недоверием отнеслось ко всему, что текло
Из логова змиева,
Из города Киева, —
ополяченного, как стали считать, Киева.
Кроме всего прочего, со времени никоновских реформ в Москве в особой цене был греческий язык, так как шла сверка богослужебных книг и обрядов по греческим образцам, а приезжие киевляне были латинисты, в греческом, как правило, не очень сильные.
Но русская Церковь сама ощущала свою крайнюю слабость на богословском “фронте”. Кроме того, она пребывала в состоянии некоторой растерянности, вызванной расколом. А с приходом Петра I она была еще и “пришиблена” могучею волею царя, резко взявшего курс на Запад и в некоторых отношениях тяготевшего к протестантству. В результате киевляне фактически завладели русской Церковью, заняв в ней ключевые посты (и удерживая их почти до конца XVIII века).
Некоторый протестантский наклон, приданный ей киевлянами, объясняет терпимое отношение Церкви к секуляризации, набиравшей силу на протяжении XVIII века и достигшей пика при Екатерине II. Хотя нельзя не отметить, что наиболее энергичные выступления против секуляризации исходили тоже от киевлян — митрополита Ростовского Арсения (Мациевича) и митрополита Тобольского и Сибирского Павла (Канючкевича). Первый был по повелению императрицы замучен в тюрьме, второй едва избежал той же участи.
Главной заслугой киевлян на Московии было создание духовных школ, и в первую очередь — знаменитой Славяно-греко-латинской академии в Москве, из стен которой вышел Ломоносов; от Ломоносова же у нас, как известно, “пошло все”.
В области богословия киевляне, вполне искренно считая себя “защитниками православия”, оставались слишком пронизанными западным духом. Одни из них, такие, как Феофан Прокопович (главный идеолог петровских реформ), склонялись к протестантству и воевали с католичеством, широко пользуясь протестантской аргументацией. Другие, как Стефан Яворский (ректор Славяно-греко-латинской академии), склонялись к католичеству и воевали с протестантством, пользуясь аргументацией католиков. Но Россия благодаря им приобщилась, таким образом, к западной религиозной и философской проблематике, что было для нее крайне важно.
Украина, следовательно, сыграла роль не только плотины, но и роль шлюза, посредством которого западная ученость перетекала в Россию.
Подводя итог деятельности киевлян, о. Георгий Флоровский пишет: “Сложилась школьная традиция, возникла школа, но не создалось духовного и творческого движения”24. С этим последним надо было еще подождать.
Ждать пришлось довольно долго. Зато наступил час, когда произошел мощный взлет (протянувшийся более чем на столетие) русской богословской (теперь уже подлинно православной) и религиозно-философской мысли — от митрополита Филарета Московского (Дроздова) до о. Георгия Флоровского (кстати, украинца). Посильное участие приняла в этом и русская художественная литература, по крайней мере романы Достоевского.
Читать дальше
