В каком-то смысле это и есть вывод из драматургических исканий Елены Исаевой и жизненных исканий современных женщин: единственным мужчиной, на которого может положиться героиня, оказывается сын — ребенок, не вышедший за рамки младшего школьного возраста. (Выйдет — и еще неизвестно, что будет...)
При внешней бесхитростности пьесы Елены Исаевой продуманы, как шахматные партии, где каждый ход имеет предысторию и получит продолжение, иногда роковое, иногда — счастливое. Пространственно-временные конструкции, на которые опирается действие, выстроены крепко и не без влияния кинематографа: много флешбэков, возвращающих героев на исходные позиции, когда веер возможных сценариев был еще целым, не истрепанным ни пошлостью адюльтеров, ни усталостью прожитых лет. Есть герои-маски — Фанни Каплан, Юдифь, Шарлотта Корде — не исторические лица, а наполовину обработанные поэзией, наполовину отшлифованные массовым сознанием образы, комментирующие то, что происходит на сцене, а при необходимости вносящие свою дозу непредсказуемости в интригу. Течение диалогов перебивается стихами, а “вербатимная” естественность речи вдруг обретает силу античной трагедии, когда преодоление судьбы превыше всех обстоятельств и даже смерть не может прервать круговорот вечного возвращения. К утраченным когда-то иллюзиям, к бывшей жене или к преферансу — в сущности, не все ли равно?
Много, много неожиданностей подстерегает читателей “Лифта как места для знакомства”. Но еще больше открытий ждет зрителей, которые (может и так случиться) не видели ни одного спектакля по пьесам Елены Исаевой. Исправить эту беду нетрудно: идите в Театр.doc, в афише которого и “Dос.тор”, и “Третьеклассник Алеша”, и “Про мою маму и про меня”. А не удастся — что ж, Исаеву ставят в Томске и Калининграде, в Нижнем Новгороде и Кирове. “Пьесы ее — помогающие, не в прикладном каком-то, боже упаси, смысле, а в самом высококачественном терапевтическом”, — написал в предисловии к сборнику театральный критик Григорий Заславский. Соединяя в одном тексте реальность и вымысел, лирику и проповедь, Елена Исаева среди ныне живущих драматургов была и остается самой большой мечтательницей, для которой даже “жесткач” становится поэзией, а боль всегда оставляет место спасению.
В Исаевой-драматурге поражает еще одна особенность. В большинстве пьес она твердо, почти вызывающе придерживается канонов драматургии, за незыблемостью которых прячется новизна высказывания. И в то же время Исаева тихо и незаметно стала пионером важнейшего современного жанра (или технологии) — вербатима.
Вербатим (лат.: verbatim — “дословно”) — метод создания пьес, а шире — текстов вообще на основе диктофонных интервью с представителями какой-то определенной социальной группы. Так получилось, что “пилотной” российской пьесой, созданной по этой технологии, стала драма Исаевой “Первый мужчина” (опубликована в № 11 за 2003 год журнала “Новый мир”, поставлена в Театре.doc). Особенности русского документального вербатима видны здесь предельно отчетливо: отсутствие заданной темы или конфликта (первоначально автор хотела собрать материал о девочках-старшеклассницах, а по ходу выяснилось, что многие пережили опыт инцеста с отцами); музыкально-тематический принцип построения пьесы вместо сюжетно-нарративного; отсутствие авторского вмешательства в речь персонажей; купирование и перемонтаж расшифрованных фрагментов как единственно допустимая форма работы с исходным текстом.
Спустя три года Исаева написала пьесу “Dос.тор”. Спектакль, поставленный одним из самых ярких молодых режиссеров Москвы Владимиром Панковым, открыл столичной публике возможности “саундрамы” — театрального представления, в котором главную роль играет не дословное воспроизведение текста, а его музыкально-ритмическое построение. Фактически в “Dос.торе” реализован доэсхиловский вариант древнегреческого синкретического жанра, объединяющего воедино текст, музыку, хореографию.
“Dос.тор” обозначил эволюцию Исаевой как драматурга, тяготевшего прежде к ясной, легко пересказываемой фабуле. История провинциального врача не сводится к нескольким иногда комическим, иногда трагичным эпизодам: бессмыслица и верность долгу оказываются родными сестрами, и то ли мир сужается до размеров захолустной больницы, то ли больничные реалии вырастают в символы — сразу и не разберешь. А финал (закольцованный с прологом пьесы) рисует новую, жесткую, грубую реальность, в которую входит женщина-автор, уставшая ждать прихода Мужчины:
Читать дальше
