Опять же контраст между вечно холодным ландшафтом и вечно пылающей топкой котельной передает состояние души отца Анатолия. Однако диссонансом с такой нарочитой эстетичностью звучат надуманные диалоги между главным героем и иеромонахом Иовом. Да и вся линия отношений внутри монастыря очень искусственно стилизована под жанр патерика. Иными словами, фильм воспринимается очень неровным, хотя в нем есть, бесспорно, сильные места. Больше всех, конечно, сопереживает фильму исполнитель главной роли Петр Мамонов… Он очень органичен как человек и играет, как мне показалось, не монаха и прозорливца, а самого себя в заданных авторами обстоятельствах”, — говорит священник Георгий Иоффе, сотрудник миссионерского отдела петербургской епархии (там же).
Александр Сопровский. Мы сдвинем столы на снегу… Стихи и письма А. Сопровского Татьяне Полетаевой, Алексею Цветкову, Бахыту Кенжееву. Публикация, предисловие и примечания Т. Полетаевой. — “Знамя”, 2006, № 12.
“…Год назад на поэтическом вечере в Педагогическом университете я услышала от молодых поэтов фразу „легендарное ‘Московское время‘” и вспомнила один наш с Сашей разговор тридцатилетней давности.
— Ты все время занят чужими делами и чужими стихами. — (Речь шла об антологии „Московское время”). — Тебе не жаль своего времени? Ведь ты сам говорил, что ты в первую очередь поэт.
— Антология не чужое дело, — возразил Саша, — я создаю вокруг себя поэтический воздух, без него я не смогу не только писать, но и жить. Мне просто нечем будет дышать.
Теперь-то я понимаю, что тогда он создал нечто большее, чем самиздатский журнал, и даже больше, чем дружеский круг. Он создал воздух и был тем воздухом, из которого родилась легенда.
К слову о легендах. Сохранилось довольно много писем Сопровского, в которых он подробно и увлекательно описывает, как все было не в легендах, а в той жизни. <���…>
Письма эти, серьезные или шутливые, ученые или страстные, написаны с чувством, умом и добротой. „Статьи мои грешат стихообразностью”, — написал он мне в 1975 году. В 1985-м, в письме к Елене Игнатовой, ленинградской поэтессе, он называет свою философскую работу „О Книге Иова” „творческим доказательством бытия Божия”. „Стихообразностью” отличались не только статьи, но и письма Сопровского. Очень часто они сопровождались стихами. Или были написаны стихотворным размером, как шутливые послания к друзьям — Гандлевскому или Кенжееву. А вот одно из писем, к другу Цветкову, написано в виде научного трактата о творчестве самого Цветкова и тенденциях современной поэзии аж на одиннадцати машинописных страницах!” (из предисловия Татьяны Полетаевой ).
Цитировать — невозможно: настолько все это цельно и ценно. За последние пятнадцать лет мы, кажется, начинаем понемногу осознавать, какой удивительный поэт и человек, сердце, умница жил посреди нас. С нетерпением жду сопровскую книгу — стихи, публицистика, эпистолярий.
Все в том же декабре 2006 года, в Булгаковском доме, прошел, организованный Андреем Коровиным, первый за многие годы вечер поэтической группы “Московское время” — “в полном составе”: Гандлевский, Цветков, Кенжеев, Полетаева, Дмитриев и Сергиенко. Два последних считаются “членами-корреспондентами” содружества. Публика сидела и стояла как в метрошный час пик: все стиснуто. Кто-то сжимал в руке зажженную свечу. Кварцевые лампочки фотомыльниц трещали, как кастаньеты. Дочь Сопровского Катя, сидя на полу по-турецки, настраивала матери гитару. Читали, сменяя друг друга, обменивались репликами, подшучивали. Уже ночью, в квартире архитектора и прозаика Леонарда Терлицкого, я сфотографировал по просьбе Татьяны Полетаевой их легендарную четверку: красивые, измученные, обогнавшие свое время люди. “Ты понимаешь, что вчера был великий день?” — спросил меня на следующее утро Кенжеев, когда мы сели хлебать шурпу в какой-то узбекской забегаловке неподалеку от Кремля. Да, я это видел и чувствовал. Что, впрочем, не отменяет и печальных размышлений.
На этом вечере мы с поэтом Германом Власовым отвечали за звук: из Гериных компьютерных колонок звучал высокий оцифрованный голос Александра Сопровского:
...Когда б я был тем зудом обуян,
Когда б во мне бесилась кровь дурная,
Я принялся бы сочинять роман,
Читать дальше
