Видно, пожелание было сделано от души. Пусть не сразу, но образовался у Муськи инженер Юра из пятого подъезда. И ходить-то далеко не пришлось. Юра из пятого разводился с женой, Муськиной приятельницей, между прочим. Их девочки сначала ходили в один детский сад, а теперь вместе заканчивали школу.
Сердобольная Муська почему-то записалась в утешительницы Юре, а бывшую приятельницу стала называть “злыдней”. Несколько раз Люба наблюдала, как Муська и Юра вместе идут от метро, возвращаясь с работы. Ясно было, что при такой опеке Юра после развода в холостом состоянии долго не продержится.
Сама Люба никаких поводов для сплетен долгое время не давала. И вообще, думать о всяких глупостях ей было некогда: за день она так ухайдакивалась, что дома валилась замертво в кровать. Разбитных сантехников, столяров и электриков из жилконторы Люба в упор не замечала, а на улице с ней заигрывать никто не рисковал: повязанный по самые брови платок, метла или же, смотря по сезону, лом для колки льда или лопата отбивали охоту знакомиться и у самых неразборчивых донжуанов.
Последнее, что побывало в Любиных нежных местах, были та самая злосчастная спица из Люськиного вязанья, да петлеобразный нож, которым ей делали чистку в “птичнике”.
Как-то во время очередной посиделки с водочкой Глафира, увлекшаяся любовными воспоминаниями, случайно обнаружила, что Любино лицо полыхает стыдливым румянцем.
— Ты чего это покраснела? — Глафира подозрительно вглядывалась в Любу. — Ты, часом, не девка у нас?
Люба покраснела еще сильнее. Может, и вправду девка? Может, все позаросло-позарастало у нее за давностью лет? Вот только, поживя в городе, Люба перестала понимать, что хуже: быть “шалавой абортированной”, как вопила ее мать, орудуя мокрым, туго скрученным полотенцем, или целкой в свои двадцать пять с хвостиком.
Когда Любе стало под тридцать и срок ее квартирной кабалы подошел к концу, она родила. Как Люба решила эту проблему, осталось для всех загадкой. Отца маленькой Зойки ни до, ни после ее рождения никто не видел. Да и само рождение ребенка оказалось для всех большой неожиданностью: последние месяцы беременности пришлись на позднюю осень и начало зимы, когда ходила Люба в необъятном стеганом ватнике. При этом работала она до последнего.
— Не иначе ветром надуло. Сквозняков-то вон сколько по двору гуляет, — объясняла с ухмылкой обиженная Глафира, потому что именно к ней, как к Любиной почти опекунше, шли с вопросами дворовые тетки, а она никакой достоверной информации предъявить не могла.
Но по всему выходило, что ребеночка Любка спроворила, когда ездила в майские праздники к себе на Псковщину, навестить деревенскую родню. Сделав этот расчет, Глафира даже успокоилась: необходимость в местных расследованиях отпала сама по себе.
В первую же неделю у Зойки собралось изрядное приданое: посудомойка Большая Тамара принесла сбереженные после дочки пеленки, распашонки и ползунки, все как новенькое. Тамара постояла возле плетеной корзины, где по первости “квартировала” Зойка, ласково разгладила навсегда распарено-красными от горячей воды руками простынку под кукольной детской головкой, всхлипнула и со словами: “Женечке моей, видать, это все не пригодится”, — тихо ушла.
Библиотекарша Алевтина Валентиновна, Глафира, Августа, супруги Поляны и Гоша с Эмилией, скооперировавшись, купили шикарную импортную детскую коляску. Тут уж действительно Глафира “тряхнула связями”, потому что в магазинах в ту пору было хоть шаром покати.
Пьяницы Клавка с Лёней ничего не подарили, а только мелко, как китайские болванчики, синхронно кивали головами, бормотали поздравления и, кажется, крепко надеялись, что “молодая мамаша” сама поднесет им “как полагается”. Люба дверь перед их носом закрыла и поставила квартиру на проветривание, предварительно упаковав Зойку в нарядный розовый комбинезон, персональный подарок Муськи.
Больше всех поразила Любу Анна Сергеевна Одинцова.
Люба закончила кормление, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял Аркадий Иванович с коричневым, несовременным чемоданом в правой руке. Левой рукой он поддерживал Анну Сергеевну, грудь которой заметно трепыхалась под пуховым платком то ли от одышки, то ли от неровных ударов сердца в грудную клетку.
Аркадий Иванович положил чемодан на стол, торжественно, по-военному вытянувшись, поздравил Любу с новорожденной и удалился, сказав, что “скоро спустится за Нюсей”.
Читать дальше
