— Владика еще нет, — сказала она. — Сейчас обоз подтянется. Брат, Владик, его двоюродный брат, наверное, кто-то еще из ваших... Все уже готово, картошка, боюсь, остынет, придется разогревать. — Она замолчала, прислушиваясь, покачала головой. — Вот, капризничаем. Господи, мой придурок хочет назвать его Феликсом. В честь деда. Хотя деда звали Гаврилой. Вообрази.
Охлопков ошарашенно слушал ее. Она вновь улыбнулась, показывая крупные белые зубы. Ее черные глаза, полные нежности, сияли.
— Обалдеть?
Охлопков машинально кивнул. Он буквально кожей ощущал льющееся нечто от этой молодой женщины. И чувствовал исходящий от нее запах молока. В ней было что-то от коров и девушек Шагала. Казалось, еще немного — и она приподнимется естественно и чуть-чуть неуклюже над полом. Она хотела объяснить Охлопкову загадку имен, но из комнаты ее окликнули: “Таня!” — и, схватив какую-то бутылочку, она ушла.
Охлопков с удовольствием подумал, что она еще вернется и они немного поговорят, пока все не выяснится... Он услышал, что к дому подъехала машина. Захлопали дверцы. Раздались веселые голоса. В окно Охлопков увидел милиционера с сумками, длинноволосого усатого парня, за ними шел еще кто-то.
— Здоров, — сказал милиционер, протягивая Охлопкову покрасневшую от увесистых сумок ладонь.
За ним с Охлопковым поздоровался длинноволосый усатый, его глаза пьяно синели. В кухню вошли еще двое. Никто не поинтересовался, что тут делает Охлопков. Все шумно начали раздеваться, радостно поглядывая на стол.
— Чего не раздеваешься? замерз? Сейчас согреешься, — сказал длинноволосый, доставая из холодильника бутылки.
— Тихо! кажется, наследник деда Гаврилы чем-то недоволен! — воскликнул скуластый сержант.
— Наследник Влада, — поправил его курчавый черноглазый парень, чем-то схожий с той молодой женщиной. Ну да, у него были такие же глаза, только поменьше.
— Он наследник славы, — сказал длинноволосый, расставляя бутылки.
Или Славы, Охлопков не понял.
— Вот именно! — подхватил сержант. — А я что говорю? Будет боец. Невидимого фронта.
Кудрявый усмехнулся. Сержант зло и весело хлопнул его по плечу:
— Вот увидишь!
Длинноволосый откинул русую челку, радостно оглядел всех:
— За стол, братцы.
— Подожди, где Таня? — спросил кудрявый.
— Танька! Анька! — крикнул длинноволосый.
— Тш! — шикнул кудрявый. — Малец только успокоился.
— Пусть привыкает! — гаркнул сержант.
Вышла белобрысая девушка с косами.
— Ну чего вы орете?
— Сестренка, — сказал длинноволосый, — не ругайся, дай я тебя обниму. Садись с нами. Где Танька?
— Дайте ей опомниться.
— Ну!.. ну ладно, мы же... но мы начнем.
— Уже с утра начали.
— Ну... ну а как? такое событие. Где магнитофон?
— Вот уж нет! — отрезала девушка. — Не хватало этих дурацких...
— Аркадий Северный дурацкий? Вилли Токарев?.. Что б ты понимала, сестренка!
Девушка увидела Охлопкова. Он топтался у двери в полупальто, вертел шапку.
— Познакомь хотя бы с друзьями, — сказала она.
— Да ты всех знаешь.
— Нет, не всех.
Длинноволосый удивленно оглянулся. И тоже увидел Охлопкова.
— А-а?..
Охлопков объяснил, в чем дело.
— Соседка? Гм. Где соседка? — спросил длинноволосый.
Девушка пожала плечами.
— Так вы к Ирме? Она куда-то пошла.
— Спроси у Таньки.
— Та-а-нь!
— К кому бы он ни пришел — к столу! — воскликнул длинноволосый.
Сержант подступил к нему, взял из рук шапку, предложил снять пальто. Охлопков уступил, присел.
— За железное здоровье Феликса! — гаркнул сержант, когда появилась улыбающаяся черноволосая женщина.
Зазвенели рюмки. Охлопков выпил водки.
— Еще неизвестно, — сказала молодая женщина.
— Все давно известно! — отрезал длинноволосый папаша.
— За Гаврилу Петровича! — провозгласил второй тост сержант.
Выпили.
Охлопков спросил у молодой матери, беспокойно поводившей глазами в сторону комнаты и прислушивающейся, не знает ли она, где Ирма. Она взглянула на него, наморщила слегка лоб, как бы силясь вспомнить, кто такой этот незнакомец в сером свитере, с курчавой светлой бородкой и какая-то Ирма, и Охлопков с хмельной ясностью внезапно увидел все со стороны, сам себе показался мелким, никчемным бездельником, много рассуждающим о ерунде и упускающим что-то главное. Для молодой матери они ничего не значили и едва ли вообще существовали. Небольшая плоть, завернутая в пеленки, исторгнутая ею в муках недавно и уже жившая по-своему, внесшая свой ритм сна и бодрствования, питания, заслоняла все и всех; вообще она смотрела как будто в перевернутый бинокль, удаляющий и умаляющий все и всех, и ее слух был настроен на определенную частоту, и отправления маленького тельца казались ей серьезней любых происшествий; она была как будто в облаке, и весь мир проплывал у нее под ногами. Все-таки она припомнила, что, кажется, соседка уехала, то есть нет, собралась уезжать, но еще не уехала, а поехала, возможно, за билетом... “Ее вещи там?” — спросила она у девушки. “Да”, — ответила та. Видимо, лицо Охлопкова приняло определенное и красноречивое выражение, так что девушка взглянула на него с любопытством, а в огромно-блестящих глазах матери промелькнуло что-то, словно бы в них сгустились кристаллики — и тут же исчезли, растаяли в горячем блеске, в темной волне беспокойства: из комнаты донеслись какие-то невнятные звуки, и она встала и ушла. Охлопков тоже засобирался.
Читать дальше
