Стадион взвыл, голос комментатора сорвался, старик задохнулся, зашелся в кашле.
Охлопков встал, подошел к окну, оперся о подоконник. Сад был еще завален снегом. Но зима на самом деле издыхала. По календарю.
У индейцев времена года: сезон звезды (какой?), сезон льда, сезон дождя, сезон цветов.
Архитектура майя была каменным календарем. Красочные рисованные книги — кодексы — на оленьих шкурах, смелые цвета, сочетания в духе фовистов — диких в Париже.
История вселенной в солнцах: первым было Солнце Ночи... В одном из храмов был сад с каменными деревьями, со стеблями и початками маиса из золота, в центре — каменный фонтан, вода течет по желобам из серебра, среди маиса стадо: золотые овцы, ягнята, золотые пастухи. И над всем возвышается столб для привязывания солнца, кровавого солнца: на склоне горы на заре в дар ему закалывали мальчика и резали говорящих попугаев. Эти боги и богини были большими любителями человеческих жертв. Божество смерти — бабочка с остробритвенными крыльями. Тогда как у других это — безобиднейшее создание, воплощение души.
Но не пора ли с ней познакомиться? Почему бы нет. Хотя Ирма и просила его оставаться здесь. Но ведь это уже просто смешно. Хозяйка видела его. Со спины.
Он заправил рубашку в брюки, причесался. Но Раиса Дмитриевна уже ушла, оставив у стула грязные лужицы растаявшего снега.
По бледному лицу Ирмы расплывались алые кляксы.
Она смахнула крошки со стола.
— Взяла деньги, — сказала она.
— ...Видела?
Она кивнула.
— Я хотел с ней познакомиться.
— Ни к чему.
— Так что же она сказала?
— Ничего... такого. Но тебе лучше пока не приходить. По-моему, она что-то предпримет. У нее такой был вид. Таинственно-решительный.
Охлопков пришел уже через день. Ирма сказала, что и хозяйка сегодня была, вынюхивала, говорила о свободе нравов и что правильно жмут, хотя ей это и не совсем понятно, разумнее все-таки разобраться, отчего это так происходит? ну вот, почему там какие-нибудь сотрудницы какого-нибудь Гидропроекта в рабочее время бегают по магазинам? наверное, не только оттого, что такие разгильдяйки, а просто хотят до вечерних очередей что-то купить, достать?
— Хм, а она разумная тетка, — заметил Охлопков.
— Да, — кивнула Ирма. — Поняла, что и меня можно прижать. В общем, ссылаясь на дороговизну и на то, что скоро демобилизуется сын, она повышает плату. Может, таким образом выселяет меня. Прямо сказать не хочет. Боится, что скоро с проверками начнут ходить по домам. Так что я тебя прошу...
— Ладно. Но... я хочу успеть закончить яблони, пока снег не растаял.
— Ну... рисуй. И... я сама тебе позвоню.
(Три акварели сада с обмазанными на зиму глиной яблонями сохранились. А старый дом, яблони ушли под землю, под фундамент коттеджа “нового русского” глинчанина.)
Охлопков ждал, она не звонила. По ночам он зарисовывал сквозь стекло фойе фонари, силуэты домов, темные скульптуры деревьев, хватался за телефон, если раздавался звонок, — но это был в лучшем случае Зимборов.
Он так быстро привык — а точнее, так и не привык к ней, к ее голосу, запаху рыжих волос, нежному телу.
Она не звонила, и Охлопков позвонил сам в почтовое отделение, хотя Ирма и просила его никогда туда не звонить. Женский голос ответил, что такая у них не работает. Нет, но она же работала? временно? — спросил он. Женщина помолчала и ответила: да, но уже нет, не работает. Ему вдруг показалось, что — так и должно быть. Тут угадывалась какая-то несгибаемая логика. И трамвай скользил не по рельсам, а по линии — по некой линии, о которой толковал Минковский. Почему-то этот трамвай казался менее настоящим, нежели тот, из сна. И неизвестно было, куда он прибудет на этот раз.
Трамвай проплутал по туманным холодным улицам с тающими снегами, и на остановке перед мостом он сошел. Банный ручей пах мылом. Из-за оград лаяли собаки, на тополях граяли вороны. Он открыл калитку, спустился к крыльцу, поскользнувшись, схватился за подоконник, посмотрел в окно.
В кухне он увидел нечто необычное.
Разноцветные полотнища.
Коробки.
Стол, заставленный посудой.
В замешательстве он смотрел в окно. Потом потянул за ручку — дверь была открыта. Вошел. Из комнаты доносились чьи-то голоса. Стол был накрыт. Пахло картошкой, салатами. Это пеленки, догадался Охлопков, глядя на разноцветные тряпки. Он стащил шапку. В комнате раздался плач. Охлопков прислушался. Вдруг в кухню вышла молодая черноволосая женщина, увидев Охлопкова, она запахнула халат на полной белой груди, немного смущенно и приветливо улыбнулась.
Читать дальше
