Нет любви — в этом весь секрет. А любви нет потому, что нет ни мужчины, ни женщины, вообще — нет людей, нет общества. Есть сплин — в сплине пребывает Онегин, в сплине пребывает Татьяна — в сплине пребывают и Ленский с Ольгой, только в них представлена предметная сторона сплина, они не ведают стороны субъектной.
В той системе значений, которая господствует в русской классике и основу которой заложил именно “Евгений Онегин”, Онегин и Татьяна являются лишними людьми. Они лишние, и мы их не видим . Нам не дана их внешность, мы не воспринимаем их телесности и воплощенности. Как выглядит Онегин, мы не знаем, он просто скучает, как выглядит Татьяна, мы тоже не знаем. Она — тихая, молчаливая, бледная, ночная, она в стороне, она не участвует и т. д. Все характеристики — чисто романтические, душевно-духовные, никак не телесные. А вот Ольга и Ленский даны как раз в аспекте телесности. Мы их можем видеть, их любовь — обычная, душевно-плотская, Ленский видит и плечи Ольги, и грудь, его влечет “тайна брачныя постели”, “Гимена хлопоты” его не страшат, он, напротив, к ним стремится. “И детям прочили венцы друзья-соседи, их отцы”, Ларина “очень милая старушка”, воспринимает их отношения как нечто безусловно само собой разумеющееся, почти как явление природы. Ленский и Ольга прочно стоят на земле, укоренены в традиции, органично вписаны в природный, семейный, общественный ландшафт. Даже немецкая ученость и стихотворство Ленского не могут изменить того обстоятельства, что он исчерпывается телесностью, предметностью, он, так сказать, не обладает стойкостью к объективирующему воздействию. Суть его исчерпывается объектностью, другостью: он является другим, но не для самого себя (как Онегин), а для других. Ленский — другой для других, и в идейном пространстве романа он обречен на смерть, потому что тот, кто внутри себя не отличается от вещи, легко может быть переведен из одного состояния материи в другое. Его жизнь мало отличается от смерти, и с потерей жизни он не много потерял. Он предсказуем, его сущность исчерпывается математизмом механической системы. Его подергали за ниточку, он отреагировал точно так, как и можно было от него ожидать, и сам сунул голову в петлю. Его смерть только лишь символична, в ней он обрел единство своей сущности и своего существования. Он принципиально заменим, свадьба Ольги состоялась и без него, и это правильно, потому что их отношения опосредованы бытием и материей. Ленский и Ольга в романе исчезают, они — исчезающий момент, их исчезновение есть исполнение их назначения в системе образов романа. Они ничего не значат сами по себе, они относительны, понятны только в отношении, причем в отношении, конечно же, к главным героям романа, к Онегину и Татьяне. Их бытие — чисто функциональное, они — носители непосредственности, которую должны “снять” главные герои, прежде всего, конечно, Онегин. Он будит сознание в Ленском, разрушает его идиллию, и, по сути, не он его убивает, а тот убивает сам себя, не вынеся бремени сознания, не умея с ним обращаться, спотыкаясь под его тяжестью, сделав неверный шаг. Но гибель Ленского очень значима в смысловой системе романа: потрясенный в своих основах мир, возникающий как следствие сплина, подорван в себе и неизбежно должен обрушиваться в отдельных звеньях.
Следующее средостение романа — между главными и второстепенными героями — должно быть описано в полном соответствии с первым: оно воздвигается и падает в одно и то же время. Ничто, в средоточии которого стоят главные герои, требует пищи, оно может существовать только отрицанием, поскольку ничто в самом себе существовать не может, и этой пищей служат второстепенные вообще и Ленский в частности. Ленский и Ольга — “мертвые души”, как таковые они онтологически неполноценны, частичны и относительны. Они призваны свидетельствовать не о себе, а о Лишних — о той точке, из которой их видят, о том горизонте, который этой точкой задается. Ольга Татьяне — чужая сестра, родная чужачка, Ленский для Онегина — друг-враг: друг, поскольку враг, враг, поскольку друг.
Исходная интуиция русской классики (ничто есть) почти сразу же и естественно отлилась в мифологемы Мертвых (душ) и Лишних (людей). Мертвая душа и лишний человек не равноправны и не равноценны. Мертвая душа неизмеримо ниже лишнего человека, потому что она не знает и не может знать ничто, в то время как лишний человек знает ничто и не может не знать бытия. Мертвая душа не знает самое себя, она абсолютно равна себе самой, не может увидеть себя со стороны — у нее просто для этого нет места. Не зная ничто, она не знает и бытия. Наше знание мертвой души — всегда и принципиально объектно, всегда является взглядом со стороны, не от самой мертвой души получено. Только Лишний знает себя самого и вместе с собой Мертвого. Лишний всегда и принципиально вне самого себя, всегда смотрит на себя со стороны — у него для этого много места, он всегда в стороне от себя самого. Мертвая душа не знает, таким образом, ни себя самое — в качестве мертвой души, ни лишнего человека — в качестве лишнего человека. Только лишний человек знает себя как лишнего и мертвого как мертвого: рассуждая в терминах противоположности лишнего и мертвого, мы полностью и без остатка находимся на территории лишнего, смотрим его глазами и говорим его устами. Мертвой души, стало быть, вовсе и нет самой по себе — она является только неким образом в сознании лишнего, абстрактной границей его существа…
Читать дальше
