Ксения Колкунова. Гарри Поттер: начало конца. — «Русский Журнал», 2010, 1 декабря .
«Обратим внимание — география поттеромира весьма неоднородна. Это практически исключительно европейские страны (кроме Египта — центра туризма), причем репрезентирующие как „старую Европу” — Францию и Великобританию, — так и Румынию и неизвестную, но предположительно славянскую страну, в которой расположена школа Дурмстранг. Кроме того, фигурирует одна из бывших колоний — Австралия, как синоним для „края света”. США оказываются белым пятном в поттерогеографии. Можно объяснить это глубинной психологической травмой, нанесенной британцам в ходе войны за независимость, однако не менее вероятно, что вызвана эта узость взгляда интересом к странам с сохранившимся автохтонным, дохристианским, в конечном счете антиглобалистским, сознанием. Это Франция галлов, Румыния дакийцев, Британия скоттов, пиктов, бриттов».
Дмитрий Кузьмин. Может, и комфортнее бы остаться с Пушкиным, а нельзя. Беседу вела Зайтуна Джандосова (Алматы). — «Известия. Казахстан», 2010, № 235, 15 декабря .
«Если молодой автор хочет заниматься делом серьезно, ему нужно войти внутрь литературного пространства, которое к моменту его появления уже обустроено и структурировано. В нем новичку предстоит найти свое место, а для этого нужно там хорошо ориентироваться. Созревание Писателя — это не в последнюю очередь формирование Читателя. Оборотная сторона: дебютанту необходимо обрести ощущение принадлежности к этому большому целому, дающееся умением любить и ценить не только тот уголочек, который ты сам будешь обживать, но и весь этот огромный организм».
«Больше всего дает человеку для развития то, что ему непривычно, непонятно, вызывает сопротивление. Ведь к серьезному искусству обращаются (и писатель и читатель) обыкновенно от какого-то внутреннего дискомфорта. У кого все хорошо и нигде не болит, тот будет скорее зарабатывать деньги и смотреть телевизор. А выясняется, что как у Пастернака: „Строчки с кровью — убивают, нахлынут горлом и убьют”. И вот человек вроде бы строит свой маленький домик в этом конкретном месте мироздания и вдруг понимает, что его Родина — вся Вселенная, что за плечами свистят космические ветра. Вот это главный вызов, в сравнении с которым все частные вопросы — куда пойти, что сделать, где напечататься — оказываются второстепенными».
Литература. — «Коммерсантъ/ Weekend », 2010, № 49, 17 декабря .
Подводя итоги года, Анна Наринская и Григорий Дашевский пишут: «Главной сенсацией прошедшей в начале декабря ярмарки non/fiction стал однотомник Александра Введенского „Все”. Ажиотаж покупателей легко объясним — последние 17 лет купить сочинения Введенского было фактически невозможно из-за позиции правообладателей, смягчившейся лишь недавно. Но при всей уникальности ситуации с сочинениями Введенского этот ажиотаж символичен — на ярмарку привезли множество наиновейших и наисовременнейших книг, а люди давились в очереди за книгой давно умершего автора. Читатели, самостоятельно решающие, что и когда им читать, ждали вышедших в этом году очередных томов Михаила Пришвина, Андрея Платонова или Сигизмунда Кржижановского с нетерпением, о каком почти ни один современный автор не может и мечтать».
Литература — это биология. Беседу вела Татьяна Филиппова. — «Профиль», 2010, № 45, 6 декабря .
Говорит Андрей Битов: «Фигура Толстого чрезмерно раздута в нашей стране. Не самим писателем, а его окружением. Я читал в каких-то воспоминаниях про старушку, которая рассказывала о своих детских ощущениях от Толстого. Что она, слыша о нем, от страха боялась ходить на горшок. И в результате появилась чудовищная игра, которая была подхвачена советской властью. Весь соцреализм был эстетически построен на искаженном Толстом. И Шолохов, и Пастернак, и Солженицын, и Симонов — это все искаженный Лев Толстой с его невыносимо тяжелыми периодами: „В то время, когда...” Забыв, кем был этот человек (потому что гораздо важнее Толстой-человек, а не Толстой-писатель), забыв абсолютно, чем он был движим, какой сутью, эти люди использовали его эстетику. Более безобразного стиля возникнуть не могло. И только Платонов сумел, наконец, написать более коряво, чем сам Толстой. Другого ничего не было по-настоящему изобретено в период соцреализма. Избавиться от этого наследия уже невозможно. Я потратил полвека на то, чтобы свободно читать Пушкина, и мне наплевать, кто такой Пушкин, я читаю прекрасные стихи. Я освободился. Я счастлив абсолютно, я свободен».
Читать дальше
