Ты всегда здесь был, белый единорог, на фоне белой вишни.
Возможен в любом пространстве, потому что все оно создано лишь
для того, чтобы ты был возможен. Тобой оно создано.
Может быть, подобная взаимообусловленность возможностей создает некий избыток свободы. То есть: либо, дробя мир, автор забывает вновь собрать его в фокусе взгляда, либо читатель не обладает ресурсом для перечитывания. Эксперименту с жанром лирической поэмы, при всей изощренности умозрения, все же не хватает цельности.
Вадим Месяц. Правила Марко Поло. Американский роман. М., “Запасный Выход/Emergency Exit”, 2006, 432 стр. (“Фейерверк”).
Роман-ловушка. Роман о ловушке. Так, если коротко, можно определить это подчеркнуто замедленное, как бы снятое долгими планами (они тоже ловушки — своего рода) повествование. Потому что стоящее на обложке романа имя великого странствователя к сюжету не имеет почти никакого отношения. “Марко Поло” — это американская забава для бассейна. Жмурки в воде. Погоня за ускользающей целью в чуждой стихии. Обманные маневры приветствуются: они делают игру увлекательней и интересней. Роман построен по ее правилам. Автор во множестве расставляет читателю приманки, понуждая его двигаться от одного ложного знака к другому, под конец открывая нечто, чего он, читатель, быть может, и не хотел понимать. Имя Марко Поло — первая из них. Во время игры в “Марко Поло” завязывается главная интрига — роман белого американца и чернокожей девочки. Они и дальше продолжают играть в эту игру. Он — ослепленный отчасти простодушием, отчасти инерцией обыденных представлений — следует за ней, сознательно заманивающей его в ловушку своей маниакальной страсти. Ситуация узнаваема и кинематографична: напоминает американские картины о маниакальной любви, в прокате называющиеся “психологическими триллерами”, где сильный неожиданно оказывается жертвой, а слабый — преследователем. Вот читатель и “пойман”. Казалось бы, ключ от “американского романа” — в его руках. Вернее — два. Масскульт (как то, что репрезентирует Америку в нашем “обыденном сознании”) и Набоков (вездесущая Лолита). Да автор и не возражает. В одной из финальных сцен герой называет себя “Роберт Роберт”. То есть даже он, по воле автора — американский дизайнер, чьи культурные предпочтения и познания весьма отличаются от наших, понимает, на что именно все это похоже.
Но в чем же тогда смысл затеи? В переводе Набокова на язык Голливуда? Это и есть ловушка номер два. Для достижения такой простой цели слишком медленно развивается действие. Собственно, для его развития многие сцены и рассуждения как бы и не нужны. К основной интриге имеют отношение лишь несколько из них, располагающиеся преимущественно ближе к концу произведения. На большей же части страниц, кажется, и вовсе ничего не происходит. Они поначалу представляются растянутой экспозицией, объясняющей русскому читателю американские реалии. Но в этом-то и состоит “приманка”. Потому что — как и положено в уважающем себя русском романе — сюжет, при всей его обостренности и “запретности”, здесь не самое главное. Он-то как раз и служит поводом для того, чтобы обнаружить тайные пружины бытия (именно бытия — социального, метафизического и проч. — ни много ни мало). Здесь и имя Марко Поло — знаменитого путешественника, исследователя иных культур и народов — открывает свой исконный смысл. “Правила Марко Поло” — это роман о границах, о травматическом опыте их пересечения и, следовательно, — о самоопределении (постмодернисты называют это “идентичностью”). Запретная любовь белого и черной (в которой подчеркивается ее инаковость, иномирность, даже на уровне физиологии) — только частный случай, наиболее очевидный. Для чистоты эксперимента Вадим Месяц максимально дистанцирует ситуацию, смотря на нее глазами американца, у которого русская жена. Она беременна близнецами. Фоном событий становится новейшая история: 11 сентября, война в Ираке. Гибель одних “близнецов” (башен Всемирного торгового центра) оказывается в романе метонимически связана с рождением других. Политические проблемы глобализованного мира трактуются как нравственные и вместе с тем метафизические. Их разрешение зависит от частного выбора частного человека, который он должен сделать перед лицом грандиозного события “рождения-смерти”. Точнее, рождения вопреки смерти, которой пропитан каждый клочок изображенного автором мира (не в этом ли цель множества подробнейших описаний, где сквозь обыденные вещи, довольно буднично изображенные, вдруг проглядывают жутковатые символы-архетипы). И в совершении этого выбора герой поступает вполне по-голливудски. Он предпочитает традиционные ценнности греху и страсти. По большому счету — смерти предпочитает жизнь… Не заключается ли, в самом деле, современный нравственный выбор в “выборе нравственности”?
Читать дальше
