Принесет-таки досаду, оказывается. Но это все временные трудности, и веры в светлое плюралистическое будущее они колебать не должны.
“Разговоры о Четвертой мировой войне и глобальной войне против терроризма должны прекратиться, — предписывает мечтатель. <���…> — Основную часть кампании против джихадизма будут вести в Западной Европе наши союзники; мы же будем играть — впрямую — небольшую роль, поскольку многие террористы имеют европейское гражданство. При отсутствии боевых операций в Ираке и Афганистане кампания против джихадизма будет напоминать не войну, а скорее серию полицейских и разведывательных операций”.
И будет казаться, что все хорошо.
Книга Фукуямы рождает и дальние, вряд ли предусмотренные автором ассоциации.
…Шли когда-то, тыщу лет назад, Крестовые походы. Необузданные воины ринулись и на христианские города; взяли они и Константинополь. Было все как обычно: насилие, истребление памятников культуры, грабежи. Плохо было все это, одним словом. Но… и оккупации бывают ведь разные: как посмотреть. Вошли крестоносцы в город по призыву одного из претендентов на византийский престол. Законного, нет ли (поди разбери), но, скажем так, естественного: сына василевса, свергнутого незадолго перед тем. Посадили его на трон. А потом (это все при оккупации) другой претендент их ставленника сверг. С крестоносцами он не поладил и в один прекрасный момент просто вышвырнул оккупантов из города. И взяли они недавно взятый ими город во второй раз…
Миновали два с половиною века; Византия успела позабыть о крестоносной Латинской империи. И теперь город взял султан Махмуд, он торжественно запечатлел свою окровавленную пятерню на колонне Софии. Наступила оккупация, теперь уже другая. С тех пор минуло полтысячелетия, вторичного штурма города туркам ни разу не понадобилось.
Крестоносцы были грубый народ. Негуманный, не уважающий справедливость и право. Вожди их были подчас неграмотные люди. Может, и просто глупые; во всяком случае, стратегическими решениями они не прославили себя. Были они просто — вожди походов . И если бы не отбросили эти походы катившийся на Европу исламский вал — некому было бы сегодня в мире говорить о гуманности и о праве.
Валерий СЕНДЕРОВ.
КНИЖНАЯ ПОЛКА ВЛАДИМИРА ГУБАЙЛОВСКОГО
+ 10
Михаил Айзенберг. Рассеянная масса. М., “Новое издательство”, 2008, 72 стр. (“Новая серия”).
Муза Айзенберга — неброская. К ней нужно привыкнуть, прислушаться, присмотреться, даже притерпеться. Мне понадобилось довольно долгое время, чтобы слух настроился на нужную звуковую и смысловую волну. Впервые я прочел стихи Айзенберга в крайне важном, думаю, не только для меня сборнике “Личное дело №” (1991), в котором он участвовал. Тогда, на фоне экспериментов Рубинштейна и Пригова, гандлевской горечи и звонкого юного отчаяния Дениса Новикова, стихи Айзенберга несколько потерялись и показались пресноватыми. Это и понятно — больно хотелось острого. Но в том же “Личном деле” были опубликованы статьи Айзенберга — и они по-настоящему заинтересовали. Так и получилось — стихи отошли на второй план, а вот статьи Айзенберга и в последующие годы читались с неизменным интересом.
— Кто такой Айзенберг?
— Это — критик и эссеист, тонко чувствующий современную поэзию и ее превосходно знающий. Да, кстати, он ведь и сам стихи пишет.
— Ах, оставьте, да кто их только не пишет.
Когда читаешь стихи Айзенберга, нужно некоторое дополнительное усилие, чтобы сфокусировать их восприятие, иначе внимание рассеивается. Стихи Айзенберга как раз и есть “рассеянная масса”. И чтобы ее почувствовать, нужно научиться в этом рассеянии различать игру преломленного света. Поэт в последней книге это явно подчеркивает. Первое стихотворение сборника — о ласточках, которые несутся, “сбиваясь в тучу”, о времени, которое “учит выстраивать укрепленья / в воздухе без опоры”. А последнее — о дожде: “И целый день, почти не шевелясь, / стоит его рассеянная масса”. Это стихи о чем-то возникающем, видимом, но не вполне осязаемом (почти не осязаемом).
Читать Айзенберга нужно не подряд, как бы воруя у самого себя. Заглянул в книжку, прочитал одно стихотворение, много два — и закрыл. Тогда возникает тот контраст свежести, который необходим. Окунулся, вынырнул с серебряной рыбкой в зубах — и бежать, пока не притупилось ощущение нечаянной прохлады. А серебряную рыбку можно долго носить с собой. И думать, и печалиться над собственной судьбой, которую стихи так чутко и чудно подсвечивают то “земляной тишиной”, то горькой усмешкой: “когда мы для своих детей / как двери, снятые с петель, / как выбитые рамы”.
Читать дальше
