В финале Мамба обнимается с дочкой на диване, перед телевизором. Их масленые глазки не обещают миру ничего хорошего. Кровь победила! Свободный выбор и сопутствующий социальный обмен, которые символизировала связь Мамбы с Биллом, принесены в жертву кровно-родственной парадигме. Тарантино комментирует сцену словами: “Львица воссоединилась со своим детенышем, и в джунглях опять все спокойно”. Верно, человеческого здесь мало.
(12) Итак, маменькин сынок Тарантино сдал и мужчин, и женщин во имя торжества первобытно-общинной архаики. Догадываюсь, как умиляются наши матери, наши дочери, наши половозрелые мужички вроде тульского нелюбителя “Трои” .
Мало того, предельно серьезную фабулу Тарантино предъявил предельно дурацким образом, под аккомпанемент самурайских мечей и беспомощных диалогов. Страшный американский подросток профанировал один из самых актуальных сюжетов наших дней, и за это ему нет прощения, нет!
Хорошо бы его выпороть.
Хорошо бы это сделал Отец.
Мир навряд ли изменится к лучшему, но определенно не погибнет так бессмысленно и беспощадно, как хотелось бы безответственному заокеанскому гуру.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДНЕВНИК АЛЕКСАНДРА СОКОЛЯНСКОГО
ПУТЕМ ПРОСТОФИЛИ
Выставка “Москва — Berlin / Берлин — Moskau. 1950 — 2000. Искусство.
Современный взгляд” в Историческом музее
Персонаж № 1. Всем, кого это касается: я с самого начала должен заявить, что в современном изобразительном (сейчас моднее говорить “визуальном”) искусстве разбираюсь слабо, ни в коей мере не являюсь специалистом и даже не могу считаться дилетантом. Статус дилетанта подразумевает некоторую степень воодушевления, увлеченности предметом. Я давно потерял эту увлеченность. Уже в 90-е годы я почти перестал шляться по вернисажам, покупать новые альбомы (все равно ставить некуда), тусоваться с художниками — за вычетом троих или четверых приятных мне людей. Возможно, дело в возрасте: другие, строгие заботы и в шуме света, и в тиши тревожат сон моей души — и далее прямо по тексту вплоть до конца шестой главы “Онегина”. Возможно, я просто отстал от жизни: у меня вполне старомодные, рутинерские даже вкусы. Илья Кабаков или Ансельм Кифер — их я люблю и вроде бы понимаю, что зачем люди делают, а с самоновейшими путаюсь. И соответственно меньше ими интересуюсь. Иногда мне мерещится, что я еще способен отличить хорошую работу от плохой, но вот никакую от хорошей — уже вряд ли. То есть любой мозгозапудриватель, в принципе, может убедить меня, что он занимается чем-то важным, и, исходя из презумпции невиновности, я буду вынужден ему верить. При этом пакостное ощущение, что меня морочат, а то и собираются облапошить (не этот тип, так другой, не Хлестаков, так Бендер), никуда не исчезает. В самоновейшем искусстве трудно (для меня зачастую невозможно) понять, чем торгуют и по какому принципу назначают цену и почему при этом постоянно уверяют, что торговать искусством нехорошо. Неприятно чувствовать себя деревенским простофилей на ярмарке.
Примера ради. В каталоге выставки “Москва — Berlin / Берлин — Moskau. 1950 — 2000” есть важное приложение: “Каталог художников”. Первым здесь значится имя всемирно известной Марины Абрамович. Алфавитный порядок волшебным образом совпал с нормами политкорректности и личными творческими заслугами: немолодая, но радикально настроенная художница (через год ей будет шестьдесят), которая родилась в Белграде, живет в Амстердаме и Берлине, а прославилась в Китае — идеальная персона, чтоб значиться под № 1. История же такова: в 1988 году Абрамович и ее партнерша по имени Улай побежали друг другу навстречу с разных концов Великой китайской стены. Они бежали целых три месяца, и эти три месяца, как утверждает искусствовед Зильке Денеке, потрясли мир. В заметке Данеке уважительно сообщается, что “перформансы художницы 1970-х и 1980-х часто приводили к физическому истощению и были опасны для жизни; собственное тело Абрамович служило при этом медиумом и носителем искусства”. Меня, простофилю, это стенобегание (по аналогии со скалолазанием) лишь забавляет — и не более того.
Если измывательство над собственным (хорошо и то, что не чужим) телом, возведенное в ранг искусства, кому-нибудь кажется новой или хотя бы недавней выдумкой, пусть он/она перечитает рассказ Кафки “Голодарь”. “За последние десятилетия интерес к искусству голодания заметно упал. Если раньше можно было нажить большие деньги, показывая публике голодаря, то в наши дни это просто немыслимо”.
Читать дальше
