Да кое-чему можно ведь было поучиться и у реакционеров. “При чтении Шпенглера, несмотря на очень частое противоречие ему, мы сумеем все-таки очень и очень многое взять и получить от него. Важна ведь большею частью не истина, а ценно стремление к ней… Подводя общие итоги своей морфологии мировой истории, Шпенглер приходит к выводу, что мы переживаем момент апогея нашей цивилизации, которая к концу века, изжив себя, уступит место новой, имеющей надвинуться с Востока культуре. С Востока свет! Это звучит не страхом смерти, а призывом к новой жизни…” (Так сказано в предисловии к брошюре “Деньги и машина” — переводу заключительной главы второго тома “Заката Европы”. Сам том увидел свет в России лишь в 1998 году.) Итак, Шпенглер — провозвестник и глашатай восточно-мессианского коммунизма… За руку поймать трудно, почти это Шпенглер ведь действительно писал; разве что напомнить, насколько (по слову Шпенглера, сказанному в статье “Прусская идея и социализм”) “незначителен большевизм — эта кровавая карикатура на западные проблемы, когда-то возникшие из западной религиозности”. А что писал он и о будущей “России Достоевского”, так это слегка про другое…
Время шло. Мировая революция не состоялась, реакционеры и мракобесы смотрелись уже отнюдь не посмешищем, а ленинских диалектиков у государственного руля сменили твердокаменные сталинские тупицы. К 1934 году цивилизованные “бухаринские” издания и журналы были уже обращены в пыль, а в следующую пятилетку и самих цивилизованных фальсификаторов постигла та же участь. И место бы теперь Шпенглеру в лучшем случае за замками спецхранов. Но руки до него, видно, не дошли, и попал он в категорию литературы нежелательной, хоть прямо и не запрещенной. Карточки на нежелательные книги стояли лишь в немассовых, малодоступных неискушенному читателю библиотечных каталогах. Заказ их сопровождался различными трудностями, в выдаче отказывали под любыми предлогами. Например, под весьма невинным: “книга в переплете”. Шпенглера “переплетали” часто и подолгу, — но в перерывах можно ведь было его и получить. Главное же было совсем в другом — в твердой уверенности потенциальных читателей: заказав подобную книгу, сразу попадаешь “на карандаш”, покопавшись в картотеке, сам угодишь в картотеку . И опасения были небезосновательны: разгоны в элитарных учебных заведениях, связанные именно с библиотечной литературой, известны автору настоящих строк не понаслышке.
Кто же в итоге мог реально читать и обсуждать шпенглеровские книги? Изгои, которым нечего было терять, — те из них, что были понастырней и не жалели нескольких месяцев на попытки найти и получить одну книгу. Да некоторое количество профессиональных философов — это, пожалуй, и все.
И вот эти статьи наконец перед нами, рецензируемое издание вводит их в наш мыслительный обиход. И вводит, надо надеяться, не напрасно: довольно беглого просмотра, чтобы убедиться в актуальности их.
Все статьи изданы в старых переводах, с предисловиями 20-х годов. Реликтовые предисловия производят курьезное, хотя подчас и поучительное впечатление. Впрочем, подготовка текстов Шпенглера на современном научном уровне могла бы еще на годы отложить знакомство современного читателя с полным корпусом давно уже переведенных на русский язык статей мыслителя.
“Пессимизм?” Название сборника отсылает к заголовку открывающей его статьи — “Пессимизм ли это?”, — родившейся из вспыхнувших после выхода главной шпенглеровской книги споров. Все мы привыкли считать “Закат Европы” апофеозом безнадежного пессимизма. Почему же сам автор ставит эту оценку под решительный вопрос?
“Нет, я не пессимист. Не видеть больше никаких задач — вот в чем заключается пессимизм. А я вижу такое количество неразрешенных задач, что начинаю опасаться недостатка времени и людей…”
Однако: “Когда я внезапно открыл свою „философию”, то над европейско-американским миром господствовал пошлый оптимизм дарвинистического века. Но что касается „цели человечества”, то я являюсь основательным и решительным пессимистом. Я не вижу ни прогресса, ни цели, ни пути человечества, кроме как в головах западноевропейских прогрессистов… История для них является столбовой дорогой, по которой человечество трусит себе вперед, все в одинаковом направлении… Философы уже давно твердо установили, правда каждый по-своему, но каждый единственно правильно, какие благородные и абстрактные сочетания слов составляют цель нашего земного существования, но характерно то, что, по взглядам оптимистов, мы к этому общему месту только приближаемся, никогда его не достигая… Мне было бы стыдно жить с такими дешевыми идеалами…”
Читать дальше
