Много лет спустя Бунин высказывал настоятельное пожелание, чтобы никакие его письма не воспроизводились в печати, — хотел остаться исключительно художественными сочинениями, без эпистолярных примесей, без лишнего о себе знания. (Ныне это “знание” у нас фабрикуют не только мануфактурными кирпичами-романами о жизни нобелевского лауреата, но еще и игровым фильмом, от просмотра нескольких кадров которого осталось чувство непереносимой фальши.) Вполне понятное для художника желание. Составителям тома писем об этом желании известно.
“Однако письма И. Бунина периодически публиковались, нередко в отрывках, с купюрами, что подчас оставляло за рамками важный биографический материал”, — пишут составители во вступительной статье, прибавляя к сему немаловажное сведение.
“В двух завещаниях Бунин выразил свою волю, в частности, и по поводу переписки. В мае 1942 года писатель настоятельно требовал: „В России осталось много всяких писем ко мне. Если эти письма сохранились, то уничтожить их все, не читая, — кроме писем ко мне более или менее известных писателей, редакторов, общественных деятелей и т. д. (если эти письма более или менее интересны).
Все мои письма (ко всем, кому я писал во всю мою жизнь) не печатать, не издавать. С просьбой об этом обращаюсь и к моим адресатам, то есть к владельцам этих писем. Я писал письма почти всегда дурно, небрежно, наспех и не всегда в соответствии с тем, что я чувствовал — в силу разных обстоятельств. (Одним из многочисленных примеров — письма к Горькому, которые он, не спросясь меня, отдал в печать.)”
Далее идет еще одно сведение:
“В 1951 году Бунин вновь говорил о своей переписке, но уже не в столь категоричной форме: „После меня явится, может быть, у кого-нибудь мысль напечатать мои письма, дневники, записные книжки. О письмах я уже писал в другом месте (’К моему завещанию’): я чрезвычайно прошу не печатать их, — я всегда писал их как попало, слишком небрежно и порою не совсем кое-где искренне (в силу тех или иных обстоятельств), да и просто неинтересно; из них можно взять только кое-какие отрывки, выдержки — чаще всего как биографический материал. (Если бы нашелся умный и тонкий человек, который мог бы выбрать эти отрывки.)””
Но издавна у нас повелось, что авторская воля классиков не учитывается. (Гончаров, например, дважды печатно просил своих корреспондентов уничтожить его письма. Вряд ли кто уничтожил — и ухом не повели. Печатают себе, справедливо относя при этом Ивана Александровича к числу выдающихся мастеров эпистолярного жанра.) Настоятельные просьбы Бунина тоже отклика не нашли: публикуют — сплошняком, по хронологии, без купюр, ставя отточия лишь там, где у Бунина по-матерну.
Но что же теперь говорить — письма Бунина начали печатать давным-давно. Мои недоумения на этот счет, — должно быть, запоздалое излишество. Поэтому отмечу, что проделана большая и тщательная работа. Опубликованы все на сегодняшний день выявленные с 1885 по 1904 год письма и телеграммы писателя (всего их, включая коллективные послания, — 733, впервые публикуются 413).
В мои задачи не входит текстологическая и историко-филологическая оценка проделанного. Комментарии оставляют солидное впечатление (бросилась в глаза одна неточность в примечаниях к письму под № 255, адресованному Юлию Бунину: автор сообщает, что на юбилее К. Станюковича познакомился с Короленко и Анненским; комментаторы расшифровывают последнего как Иннокентия Федоровича, хотя имеется в виду, очевидно, его старший брат Николай Федорович — экономист-статистик, правая рука Короленко в “Русском богатстве”; с Иннокентием Анненским и лично, и творчески Бунин вряд ли был знаком, спрашивал потом в эмиграции кого придется: а Анненский что, действительно стбоящий поэт?..).
Уж коли речь зашла о письмах к брату Юлию (был еще брат Евгений), то замечу, что корпус писем, адресованных Юлию Алексеевичу Бунину, народовольцу, литературно-общественному деятелю, редактору журнала “Вестник воспитания”, ставшему для младшего Бунина “домашним университетом”, занимает в сборнике первенствующее в количественном отношении место. Старший брат был выпускником двух университетов — Петербургского и Харьковского — и домашним образом занимался с Ваней, ушедшим из 4-го класса гимназии, науками и языками. Он являлся для младшего Бунина жизненной опорой (мать часто хворала, отец запивал, а Евгений имел жесткий и капризный нрав), советчиком, проводником по жизненным и литературным дебрям, кредитором, ближайшим конфидентом на протяжении многих лет. В письмах к брату обычно сдержанный Бунин предельно искренен, доверителен, открыт, даже распахнут, часто комментирует сюжеты соседствующих посланий другим адресатам, не только семейно-бытовые, денежные, хозяйственные, литературные, но и любовные.
Читать дальше
