Несколько человек как по команде посмотрели в нашу сторону. Это был мужчина лет тридцати или пятидесяти, без возраста. Он сидел справа, за стойкой, и держал в руке рюмку, причем странного синего цвета.
— Давно хотели, но… — Я вдруг понял, что моя рюмка точно такая же, только стекло зеленое.
Мы выпили, он шумно выдохнул.
— А я в шестой… — Он постучал по бутылке.
Буфетчица снова наполнила рюмки.
Оказалось, у них компания. Приезжают на Новый год из разных городов. Бронируют один и тот же отель. Встречаются, проводят время.
— Массаж, катера. Без жен, конечно. Но мне все равно, я холост.
Мы снова чокнулись, он развеселился. Стал что-то насвистывать. Положил руку на плечо (мне почему-то все кладут руку на плечо). И я понял, что насвистывает он мелодию из фильма, того самого.
Чтобы сменить тему, посетовал на дорожные неудобства. Что бессонница, а завтра незнакомый город.
— И где жить — неизвестно.
— С жильем все просто, я посоветую. — Он вытер носовым платком капли пота. — Не обращайте внимания. Первый раз всегда так.
Поднял рюмку, улыбнулся.
— Когда знаешь, что впереди, все это, — обвел пухлой рукой зал ожидания, — не имеет значения.
— А что впереди?
Убрав платок, пристально посмотрел в глаза.
— Рай, дорогой товарищ. Самый настоящий рай.
Мы обернулись к ней, но место за стойкой пустовало.
Он понимающе кивнул, мы выпили. Я полез в кошелек, но он замычал, тыкая большим пальцем в грудь. Те, кто узнавал ее, обычно платили за нас обоих.
Она стояла в дальнем конце зала. За стеклом витрины лежали туркменские балалайки, шерстяные дерюги. Ковры с кубистическим лицом отца народов. И моя тень падала на их узор.
— Хорошо пообщался? — спросила, не отводя глаз.
— Он поможет нам устроиться.
— Мы не дети!
Голос аукнулся в пустом пространстве, на лавках дернулись разутые ноги.
— Давай выйдем наружу.
Я схватил ее за плечи, потащил к стеклянной двери.
— Ты что, забыл, что я простужена? — Она упиралась.
Из щели рванул свежий ночной воздух. Тут же неизвестно откуда соткался человечек в изумрудной форме.
— Нельзя! — обнажил вставное золото.
— Она беременна. — Я вдруг ощутил прилив бешенства. Захотелось ударить его, выбить зубы. — Нужен воздух, много воздуха! Ты понял, ты? Тогда хорошо.
Солдат заморгал узкими, как у ящерицы, глазами.
— Пять минут!
По ночному полю медленно выруливал белый лайнер. Снова потянуло хлебом и камнем, я моментально успокоился. Как долго этот запах спал во мне! Вспомнилось что-то из детства, санаторий на море. Песок и мелкая волна, пекарня с лепешками — прямо на пляже. И я ощутил покой, уверенность — как будто все во мне снова осветилось ровным и сильным светом.
— Это была глупая шутка. — Она развернулась к дверям.
Имелась в виду беременность.
Через час ввалилась группа туристов, с другого рейса. Человек сто, немцы и шведы. И в помещении сразу стало темно от их баулов. В толпе на посадку мы столкнулись с нашим попутчиком. Он был уже сильно подвыпившим, тяжело дышал, то и дело вытирая залысины.
— Твой ровесник, — шепнула как бы между делом.
Я снова оглядел мужика. Низкорослый, толстый. Редкие русые усы, плешь. С виду ничего общего.
— И тоже хочет в рай.
Как всегда, она читала мои мысли.
6
На свадьбу ей прислали настенные часы — дедушкины, из Алма-Аты. Перед смертью он просил передать, когда “будет повод”, они решили, что свадьба сгодится, выслали с проводниками.
Часы прибыли в длинной коробке, где когда-то лежали сапоги “на манной каше”. В корпус наложили яблок, стружки, но стекло все равно разбилось. Однако даже в сломанном виде часы вызывали уважение — как покинутое гнездовье.
“Ты же любишь бессмысленные вещи”. — Она поставила стрелки на два тридцать.
Оказалось, сломанные часы не совсем бесполезная штука. Актерские посиделки, например, ни разу без них не обходились. То кто-нибудь с криком “Уже третий час!” вскакивал из-за стола, начинал собираться. А потом хлопал себя по ляжкам и с театральным облегчением падал в кресло.
Читать дальше
