В ракетных войсках Евгений Романович не служил. Армейскую службу он, как и все его ровесники-земляки, нес в пехотной части, расположенной недалеко от Б-ного, но мысль о принадлежности к опасной службе на засекреченном объекте, случайно высказанная во время застолья с малознакомыми людьми, так понравилась ему, что с годами незначительная ложь, как это часто случается, стала для самого Евгения Романовича несомненной правдой, и если бы старый товарищ по службе в пехотной части вдруг напомнил ему об этом, Евгений Романович искренне бы удивился.
— Тушканчика, значит, — сказала Наталья Александровна после минутного молчания.
— Именно тушканчика, — сказал Евгений Романович, поправляя ремень с начищенной бляхой, — у нас их там полным-полно было. Часть наша располагалась в пограничной степи, на границе с Афганистаном.
— Вы служили в Афганистане? — сделала удивленное лицо Наталья Александровна. — Когда там шла война?
— Именно тогда, — продолжал Евгений Романович, упиваясь полетом фантазии. — Несколько раз нашу часть даже обстреливали, но мы всегда давали отпор. Я лично обстреливал талибанские колонны из пулемета.
При этих словах они проходили мимо памятника воинам-афганцам, массивного каменного чудища в виде огромной черной головы в каске, к которому давно перестали носить цветы. Евгений Романович отдал голове честь, сделал скорбное лицо, как будто вспомнил о том, как у него на руках погиб, истекая кровью, боевой товарищ, и они с Натальей Александровной пошли дальше под укоризненным взглядом черной головы.
— Мне теперь налево, — сказала Наталья Александровна, когда они подошли к концу сквера.
Евгений Романович на секунду подумал, что это приглашение, но вовремя спохватился, сказав:
— А мне направо… Вы можете ко мне заходить, когда захотите.
Наталья Александровна попрощалась и быстро засеменила в сторону своего дома, благо был предлог — зажегся зеленый свет на светофоре. Евгений Романович вспомнил, что не сказал, где он живет, и хотел было окликнуть Наталью Александровну, но она была уже слишком далеко.
Он зашел в магазин купить продуктов, которых попросила мать, но вместо этого купил бутылку пива и вернулся в сквер. Тяжелая мысль мучила его: кажется, не было в его прогулке с Натальей Александровной ничего, чего можно было бы стыдиться, но тревожное чувство то ли унижения, то ли позора поднималось в его груди. Случайное желание выпить пива явно родилось из него, но почему? Она не поверила моим рассказам про Афганистан? Ей не понравилась история с тушканчиком? Ей стыдно было идти со мной? Нет, решительно понял Евгений Романович, ей за этот месяц наговорили всякого про меня, теперь понятно, почему она сбежала. Эта, показавшаяся единственно верной, мысль пришла с последним глотком. От неожиданно теплой погоды и выпитой бутылки его развезло и захотелось еще чего-нибудь. На прежнее место он вернулся с бутылкой плохого портвейна. В магазине ему захотелось купить дорогой мадеры, но Евгений Романович оправдал покупку вина с пластмассовой крышкой тем, что он оставил дома свой швейцарский нож, подаренный давным-давно учениками на День защитника отечества.
Портвейн оказался смесью вишневого сока и спирта и отдавал химическим очистителем. Опьянение, а скорее отравление, наступило быстро; не выпив и половины бутылки, Евгений Романович почувствовал головокружение, а подняв глаза к небу, он подумал, как прекрасно устроен этот мир, и нет в нем горя и несправедливости.
Отпивая очередной глоток дурного вина, он заметил сидящих на скамейке через клумбу учеников из своей школы. Опьянение настолько усилило его одиночество, что он, пренебрегая всякими приличиями, взял недопитую бутылку портвейна, протоптался через клумбу и подошел к компании. Ребята сидели вместе с незнакомыми Евгению Романовичу девушками, у которых веки были выкрашены голубыми тенями; парни испугались внезапного появления учителя истории и выбросили за скамейку только раскуренные сигареты, а незнакомые девушки в коротких юбках и блестящих дешевым глянцем куртках поначалу не поняли, что это за низкорослый небритый мужчина с перебитым носом к ним подошел, приняв его за обыкновенного пьяницу, ищущего собутыльников, но, увидев реакцию своих спутников, они вдруг поняли что к чему, решив, что это, должно быть, отец одного из ребят. Впрочем, они продолжали невозмутимо курить тонкие сигареты, понимая — единственное, что может сказать неприятного этот странный человек, будет сказано хоть и по отношению к ним, но в упрек одному из парней, сидевших вместе с ними на скамье.
Читать дальше
