Никита Гараджа. Мужество диктатуры. Против “состояния постмодерна”. — “Русский Журнал”, 2004, 4 октября .
“Тиран присваивает чужие властные полномочия; диктатор берет на себя ответственность самому быть их источником. Поэтому диктатура возможна только тогда, когда диктатор чувствует себя вправе ставить знак равенства между своей индивидуальной волей и волей огромного человеческого сообщества, именем которого он действует. Диктатор накладывает на историю масштаб своей личности, который оказывается соразмерным ей. Поэтому Сталин, Черчилль, Рузвельт — диктаторы, а Гитлер, Ельцин, Буш — узурпаторы. В этом смысле нет более человечной (гуманистичной) формы правления, чем диктатура. Ибо здесь властные полномочия целиком основаны на волевом аспекте человеческой индивидуальности”.
“В отличие от предателей-шестидесятников, поколение, вступающее в силу на рубеже веков, не имеет счетов с советским прошлым. Прошлое для него — Атлантида. Отсутствие обязательств перед традицией разрушителей и отвращение к мертвой мифологеме „правового сознания” воскрешают требование диктатуры. Это требование очеловечивания жизни — олицетворения истории. Такие святыни лириков и физиков, как закон, конституция, права человека, не приводят в трепет, особенно на фоне исполинов прошлого. К тому же слишком долго их унижали, проклиная советское гражданское правосознание, чтобы вновь воскресить — в обличии тирании среднего буржуа. Не диктатуры закона требуют вызовы времени, а диктатуры личности. „Диктатура закона” — это трусливая попытка спрятаться за безличную формальную инстанцию, основанная на ужасе перед действием от имени личной воли. Это состояние постмодерна — когда все равны в своем безволии. И оно является источником прозябания в растительном образе жизни, в бесконечном ожидании конца. Диктатура личности утверждает человека в реальности, делает его творческим субъектом истории, позволяет преодолеть „дурную бесконечность” постмодерна — в чем, собственно, и состоит ее мужество”.
Юрий Гладильщиков. Знай нашего “Брата”. Этот фильм стал культовым, но его поняли с точностью до наоборот. — “ Новая газета”, 2004, № 77, 18 октября .
“Если пересмотреть „Брата” взглядом свежим и непредвзятым, легко заметить, что фильм-то о другом. О персонаже трагическом. <���…> речь в „Брате” в конечном счете именно о жажде национальной самоидентификации, попытке героя ощутить себя колесиком и винтиком — не общепролетарского в данном случае, но общенационального дела. Все те не столько ужасные-опасные, сколько глупые слова, которые герой произносит по адресу кавказцев, евреев и американцев, можно трактовать как попытку определить группу своих. Методом исключения. Мы не кавказцы. А кто? Черт его знает. Никакой общности в фильме нет. Братки не нация, и герой их не любит. Поиск идентичности при отсутствии каких бы то ни было опор приводит только к немотивированной ксенофобии. Что до русских, то единственным классически литературным русским в фильме оказывается Немец — это не случайно. <���…> забавный случай с „Наутилусом”. То, что Багров Бодрова слушает „Наутилус”, как минимум нелепо. Эта команда для него старовата, она из 80-х, а не его 90-х. Но… „это многое объясняет”. С одной стороны, несоответствие Багрова и „Нау” — лишнее свидетельство инфантильности героя-убийцы. Слушает интеллигентский „Нау”, но не слышит. Убил двоих — и тут же с радостью заговорил со случайным, дрожащим от страха свидетелем преступления про Бутусова. С другой стороны, важно понять, что герою „Брата” не нужен именно „Наутилус”. Он искусственно ищет себе зацепку. Ищет своих. <���…> Что вырисовывается из всего этого? Что Данила Багров все-таки хороший русский мальчик, который просто попал в поганую временную ситуацию. То, что он хороший мальчик, видно уже по тому, что он не идет ни в менты, ни в бандиты. Деньги, хорошая одежда ему не нужны. Он не буржуазен (бандиты мелкобуржуазны). Он именно что человек без свойств: без души, мыслей, корней, жадности. Он действует как зверек. Писали, что он вариант Робин Гуда, но он скорее Иван-дурак, вдруг ставший Робин Гудом. <���…> Тем не менее аудитория умудрилась не заметить ни ошибок, ни инфантильности, ни одиночества, ни растерянности героя. Она увидела в нем образец для подражания. Данила Багров стал знаменем чуть ли не фашистов. В итоге отцы-создатели „Брата” — Балабанов с Сельяновым — поняли, что публика клюнула прежде всего на слова Данилы „скоро всей вашей Америке кирдык” (обращенные, чего аудитория тоже не заметила и что тоже иронично характеризовало героя, к обкурившемуся французу). Во втором фильме они уже осознанно сотворили из Данилы Багрова Народного Героя, Русского Мстителя, не устояв перед искушением погнаться за популярностью и кассой. Одинокий, растерянный человек стал вдруг выразителем идеологии новых российских мальчиков. Так „Брат”, его герой и его смыслы оказались окончательно потеряны даже его создателями”.
Читать дальше
