См. также: Лев Пирогов, “На что он руку поднимал. В субботу исполняется 30 лет со дня смерти Василия Шукшина” — “НГ Ex libris”, 2004, № 37, 30 сентября ; “<���…> Шукшин в русской литературно-философской традиции — вроде Хайдеггера или Ясперса. На рубеже 50 — 60-х годов, когда Шукшин начинал работать, актуальным методом философии человека был экзистенциализм. Фильм „Живет такой парень” легко сравнить с фильмами Годара и Вендерса. Как экзистенциалист Шукшин изучал национальный характер в „пороговой ситуации”, знаменуемой несколькими факторами: положение между городом и деревней; между народной и официальной культурами; между смеховой и слезной эстетиками; между наступательными и защитными культурными стратегиями „героя” и „дурака”. Почему „не тянет отождествляться”? Во-первых, потому, что у Шукшина нет индивидуального положительного героя, характерного для беллетристики. Предмет его творчества — не национальный тип, а национальный характер и национальная судьба — „волна”, а не „частица”. Чтобы отождествиться с целым народом, нужно обладать некоторым духовным качеством, а именно — чувством сопричастности к отечественной истории, культуре и ценностям. Персональных эмоций тут недостаточно. Во-вторых, экзистенциальный метод предполагает испытание стыдом (вспомним хотя бы героев Сартра). Шукшин вовлекает в это испытание зрителя и читателя. Кульминация характера, момент наибольшей полноты образа, наиболее полного выражения личности — совпадает со „стыдной” ситуацией. Рассказ „Сураз” — очень яркий пример. Или пресловутые объятия Егора Прокудина с березками. На самом деле стыдно не герою, а нам. Стыдно, если мы не участвуем, а подглядываем со стороны, оставаясь чужими. Наедине с собой целовать березки не стыдно. И чужие мы, повторяю, не автору, не персонажу, а стоящей за ними Родине... Это вот его и убило”.
Евгений Витковский. Не гонораром единым… Беседу вел Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2004, № 41, 8 октября .
“Правда, я знаю случаи, когда, наоборот, из переводчика возник писатель. Я имею в виду Виктора Пелевина, начинавшего свою литературную деятельность с переводов Кастанеды”.
“<���…> когда Патрик Зюскинд пишет свои романы на машинке, у меня такое ощущение, что он просто не может научиться работать на компьютере”.
См. также сайт “Век перевода”: http://www.wekperevoda.org
Соломон Волков. Государство все равно хочет заставить интеллигентов служить себе. Беседу вел Юрий Гладильщиков. — “Огонек”, 2004, № 42, октябрь.
“<���…> моя некоторая удаленность от „текущих политических страстей”, как теперь выражаются в России, позволяет мне объективнее взглянуть на Сталина и его контакты с деятелями культуры. <���…> Я понимаю тех людей, которые не могут спокойно говорить о „реальном Сталине”. Но каким был „реальный Сталин”, не знал никто — об этом и сам Сталин, полагаю, не знал. Между тем та фигура, которая вырисовывается задним числом на основе документов (это ведь не фантазии!), гораздо крупнее карикатур, которые стали создавать в разгар антисталинской — горбачевской кампании. Я читал в отзывах на посмертную книгу Константина Симонова „Глазами человека моего поколения”, что Сталин — это фельдфебель, который ничего в культуре не понимал... Да он очень много понимал!”
О книге Соломона Волкова “Шостакович и Сталин” см. статью Аллы Латыниной в следующем номере “Нового мира”.
Константы Ильдефонс Галчинский. Бал у Соломона. Перевод с польского и предисловие Анатолия Гелескула. — “Дружба народов”, 2004, № 7.
“„Бал у Соломона” — самое необычное, неожиданное и, хочется сказать, самое смутное явление не только в поэзии Галчинского, но, может быть, и во всей польской поэзии двадцатого века. Огромную, почти в тысячу без малого строк, композицию, причудливую, вольную и ощутимо рыхлую, привычно назвать поэмой. Авторское название жанра — эскиз. То есть набросок или, как уверились комментаторы, черновик. Якобы сочиненный, по словам поэта, за одну ночь, бессонную и тоскливую. Этому можно верить и не верить — Галчинский любил мистифицировать. Но мне кажется, что это действительно импровизация, только закрепленная на бумаге. <���…> Те немногие фрагменты, которые я рискнул сократить, не случайны и по-своему забавны, но, мне кажется, в поэме эскизны и для Галчинского недостаточно остроумны. Недостает pointe, острия рапиры, которой Галчинский владел по-мушкетерски. И если эти эскизы, причуды и невнятности глубже и тоньше моего понимания, пусть изъяны и вольности перевода останутся на совести переводчика”.
Читать дальше
