В Питере Эля без памяти влюбилась. И даже вышла замуж. А на следующий день после свадьбы муж бесследно исчез. “Ищут пожарные, ищет милиция” продолжалось год. Эля вылетела с последнего курса и стала седеть. А была она брюнеткой. Так что это очень бросалось в глаза. Через год следы мужа проступили где-то в Омске, где он преспокойно жил с другой своей женой и двумя детьми. Но следы были настолько смутными, что найти беглеца хотя бы для развода не представлялось возможным. Так Эля и ходит со штампом в паспорте. До сих пор. А в тот день, когда знакомая знакомых принесла ей благую весть об исчезнувшем муже, седая девушка Эля спускалась по лестнице в общежитии и столкнулась с невзрачным юношей в некрасивых очках с толстыми стеклами.
“Возьми меня и увези куда хочешь. Придумай мне имя и биографию. Я буду жить с тобой. Но никогда не буду тебя любить. Это твоя судьба. Надеюсь, ты осмелишься ее принять?” — с царственным отчаяньем заявила Эля незнакомому заморышу.
И заморыш Алеша, ни разу в жизни не прикасавшийся к женщине, вдруг взял да и увез Элю в маленький город Подольск. Там у Эли, переименованной в Елену, наступила третья жизнь.
Из дома Эля не выходила. Алеша, оказавшийся не только смелым малым, но и гениальным программистом, целыми днями пропадал на работе. А Елена Затворница пила зеленый чай, вышивала бисером, читала “Тибетскую книгу мертвых” и жгла благовония. “Я стала делать то, что всю жизнь ненавидела, и перестала делать то, что любила больше всего. И мне понравилось!” — так описывала бывшая Эля свою новую ипостась.
Она бросила пить, курить, употреблять наркотики, снимать кино, гулять по ночам, провоцировать, смеяться, наряжаться, красить ресницы, хорошо выглядеть, материться, плакать, писать сценарии и слушать музыку.
Многочисленных друзей, любовников, поклонников, коллег и приятелей “из прошлой жизни” Эля широким жестом послала ко всем чертям. В особо изощренной форме. После чего свита не только “навсегда оставила ее в покое”, но даже попыталась вытравить из памяти все упоминания об одесской барышне с трудным характером. А сделать это было нелегко. Потому что Эля была весьма запоминающейся девушкой.
Одним омерзительным осенним днем, следуя неисповедимым виражам “тонкого мира”, Елена, никогда не встававшая раньше сумерек, проснулась в семь утра, причесалась и покинула свою келью. По-королевски проигнорировав немое изумление Алеши, который завтракал на кухне холодным рисом.
Эля купила в ближайшем ларьке бутылку “Анапы” и отправилась куда глаза глядят. Она появилась на вокзале за пять минут до отправления поезда и за секунду до того, как Никита, утопив окурок в луже, повернулся, чтобы подняться в вагон и никогда больше не увидеть замечательный город Подольск.
— Ну, и куда ты собрался? — спросила седая девушка, уничтожающе глядя на Никиту, уже поставившего ботинок на подножку.
— Я мимо еду, — ответил Никита, смутившись. Но спустился обратно.
Девушка фыркнула:
— Он мимо едет! Надо же! Какая наглость! Ты ко мне приехал! И мог бы ради такого случая почистить обувь и быть полюбезнее! Пойдем!
Тут девушка помахала бутылкой “Анапы” и решительно двинулась к виадуку.
— Подождите, я рюкзак заберу! — крикнул вконец растерявшийся Никита.
Девушка резко обернулась и смерила наглеца взглядом. Нет, не так: взглядом, который, как она любила говорить в “прошлой жизни”, “в лучшем случае убивает наповал, в худшем — делает импотентом”. Но потом почему-то улыбнулась (этого она не делала тоже с прошлой жизни) и, дружески замахнувшись на почти убитого Никиту бутылкой “Анапы”, ласково сказала:
— Мы с тобой, гаденыш, на вы не переходили. Дуй за своими шмотками!
“Анапу” они распили прямо на виадуке. После чего Эля весело блевала на проходящие внизу поезда, приговаривая:
— Это меня от кислорода развезло, я год из дома не выходила!
— И на обломках самовластья напишут наши номера! Демократическая партия политзаключенных России! — Глубокой ночью Эля декламировала Александра Сергеевича Пушкина, обращаясь то к Никите, то к замшелому Владимиру Ильичу Ленину, понуро стоявшему на обглоданном пьедестале в самом центре Подольска. Когда следом за словами великого поэта в ее этюдах замерцали какие-то современные маргиналии, у памятника затормозил милицейский “уазик”.
Читать дальше
