Название — “1962” (год рождения автора) — отсылает ко множеству других названий этого типа. И “1984” Оруэлла, и “4338 год” Владимира Одоевского, и “Москва, 2042” Владимира Войновича, и совсем уж свеженький роман Ольги Славниковой “2017”. Цифры в названиях вообще штука магическая, во всяком случае, неизбежно организующая внимание читателя — хоть “150 000 000” Маяковского вспомни, хоть “451° по Фаренгейту” Рея Брэдбери.
Но Архангельский в этом тексте не в будущее устремлен, а в прошлое. Произведение жанрово оформлено как письмо к сыну (служебные фразы, обращения типа “вот так оно было, сынок”, внешне форматирующие жанр, — как раз самое искусственное и слабое, что есть в тексте).
Замысел, однако, роскошный — большая ретроспективная панорама: что же случилось в мире, когда я родился, в том самом 1962 году? Что-то вроде гороскопа (ну, там, помните, — “я родился в год рыжей лошади, а ты в год огненной обезьяны” и т. п.), но без всяких оккультных глупостей: в 1962-м Алжир получил независимость, случился Карибский кризис, Хрущев посетил выставку в Манеже и раздраконил “абстракцистов” и “пидарасов”, Солженицын опубликовал в “Новом мире” “Один день Ивана Денисовича”, в Израиле казнили Адольфа Эйхмана, расстреляли демонстрацию рабочих в Новочеркасске и еще много чего разного произошло, проросшего потом причудливыми ростками в будущем, где пришлось жить автору и где придется жить его сыну.
Историю Архангельский- интеллигент психологизирует: “За несколько недель до моего рождения, солнечно-ветреным днем 18 марта 1962-го, в Эвиане на берегу озера за длинным ресторанным столом сидели люди. Человек десять. По одну сторону — обветренные, белозубые, щетинистые восточные мужчины, в коротких белых рубашках без галстуков. Перед ними стояли тарелки с тушеной ягнятиной и простые бутыли толстого стекла с холодной водой. Ели они медленно; изредка роняли короткие фразы на странноватом французском языке, но обращались при этом исключительно друг к другу. Напротив расположились выбритые европейцы с явной военной выправкой; они усердно подливали себе вино из плечистых бордоских бутылок и весело обсуждали вкус поглощаемой пищи. И тоже — только друг с другом”.
О чем речь? Да очень просто: “В эти дни на французском берегу Женевского озера окончательно решалась участь Алжира и Франции и определялась судьба моего поколения, которое ни к Франции, ни к Алжиру отношения не имеет. Каким образом решалась? Опять же самым косвенным и самым прямым”.
Да каким же? — начинаешь испытывать нетерпение.
Ну вот: “19 марта де Голль сделал правительственное заявление, в котором обещал признать результаты волеизъявления героического алжирского народа. Заявление было в пользу восставших масс; о нем подробно рассказало советское радио. Моя беременная мама, уже на сносях, вполуха послушала сообщение диктора, но никакого значения ему не придала”. А между тем: “Если бы ей объяснили, что решение далекого генерала аукнется в жизни ее будущего сына, она бы насторожилась. Потому что сын — это важно, важнее всего на свете. Но никто не объяснил”.
Объяснил ли автор? Очень приблизительно (если не считать того, что в 90-х годах он волей случая оказался в том же Эвиане): “Без маленьких людей нет большой истории; их она приносит в жертву, ими управляет, от них зависит”.
Кто бы спорил.
“Маленьким людям” — родным и близким — посвящена немалая часть повествования, здесь Архангельский делает святое дело, большинством из нас давно забытое, — восстанавливает родословную (последний из удачных примеров в этом жанре — “Жизнь Иванова” Льва Аннинского), и здесь он выходит далеко за рамки 1962-го — и в прошлое, и в будущее. Рано или поздно понимаешь, что нет никакого такого отдельно взятого 1962-го — все течет и меняется, мистика цифр не работает: в 1961-м полетел в космос Гагарин, в 1963-м убили Кеннеди, в 1964-м сместили Хрущева.
Да хоть про себя — можно же написать текст под названием “1956” (год моего рождения) — чего там только не было! — и ХХ съезд, и “оттепель”, и восстание в Венгрии, и очередная ближневосточная война, и роспуск колхозов в Польше. А какие тексты в этом же роде могут еще быть написаны! — “1941”, “1945”, “1953”. “1985”, наконец, и совсем недолго до 1991-го.
Можно сказать Архангельскому: твой сакральный 1962-й произрос из моего 1956-го, но и мне в свою очередь скажут, что мой 1956-й произрос из их 1941-го, 1945-го, 1953-го, и это справедливо.
Читать дальше
