Чутье критика не обмануло Латынину. Она почувствовала, что роман надо спасать . Спасать его легкий, фантазийный, фривольный дух от грозной перспективы империи, от совсем не склонного к самоиронии Рима в снегу.
Только все гораздо хуже, чем кажется критику. Потому что в том-то и дело, что — построит. Сможет. “И тут рыбки запели”, — финальные слова романа подтверждают неизбежность реализации самых немыслимых планов “трикстера”, в прошлой жизни многогранного художника Курёхина, а теперь Капитана, владельца фирмы розыгрышей любых масштабов — хоть похотливого доцента проучить, хоть “меркантильную” Америку.
Потому что трикстер был, да весь вышел. В диктатора.
Роман Крусанова воспроизводит кольцо истории, выходя для этого даже на мировую сцену. Автор ловко спекулирует на ожидании русского предложения как некоего небывалого проекта, способного переломить инерционное вырождение теперешних лидеров среди мировых идей — предельных гуманизма и либерализма. “Русский рай” призван дать миру новое дыхание, разрешить противоречия западной идеологии. Герои — Капитан, его помощник и повествователь в романе Евграф Мальчик, девушка Евграфа Оля — никак не исчерпают волнующую тему наказания “меркантильного человечника” (Америки) и построения человечника будущего, то есть России.
Роман целен и спасению не подлежит. Спасаться надо нам — от выраженной в нем креативной энергии лжи, от игры в показное перетворение мира.
Ложна сама постановка вопроса о спасении России: предполагается, что во всех бедах мира виновата Америка и построенное ею “постгуманистическое общество”. Капитан переводит стрелки с русской истории на США. Недаром главным итогом всей интриги Евграф считает именно появившееся ощущение, что “мы были, а Америки не было”.
Но свято место не запустует, и роль Америки на мировой сцене принимает Россия: пусть подавятся все теперь уже нашими, “вечными ценностями русского мира”. Капитан, намеревавшийся “поменять местами полюса благоденствия и разорения”, выполнил обещание. Полюса поменялись, и мы заступили на вахту жандарма мирового спасения, всемирного демона истины, носителя (на пламенеющей ракете) добра.
Подобным образом понятое мессианство — это колонизаторство. Агрессивное миссионерство — уже вербовка. А художник, конструирующий новую империю-избавительницу, — уже не только не художник, но и не трикстер. Шутки кончились.
Взаимообращение революционера и диктатора, намеченное в повести Букши, в романе Крусанова вполне реализовано. Евграф нарочито намекает, что он уже давно забросил сравнивать нынешнего Капитана с прежним Курёхиным. Связь между этими двумя ипостасями одной личности утеряна. Теперь Капитан “был бесспорным предводителем, вождем в самом высоком смысле слова”: когда-то став абсолютным воплощением творческого начала, ныне Капитан переродился в оборотня Курёхина — абсолютного вождя, правящего не только подчиненными людьми, но и судьбами всего мира (отсюда и мотив его соревнования с Богом). “Искусство — это <���…> полная и абсолютная свобода”, — притворяется прежним Капитан. Но в его практике свобода обращена во всевластие, построение “угодной себе реальности” — в замораживание воли людей и мира. Капитан — “запредельщик”, идеальный Макиавеллиев государь, апологет чудовищного титанизма, развязывающего руки таким вот воплощениям человеческого всемогущества.
“Американская дырка” — роман вырождения: вырождения “самой грандиозной авантюры” — в замораживание общественной спонтанности, революции — в деспотию, искусства — в империализм, творца — в диктатора, будущего России — в спекуляцию мессианской идеей о нем.
Оборотень Капитан победил за счет того, что вызвал к жизни дурной цикл русской истории. Но этой же силой цикла его “Рим в снегу” будет — в n -ный уже раз — опрокинут оборотнем Империи, очередной революционной вьюгой со “святым”-“политиком”, “трикстером”-диктатором впереди, в снежной россыпи жемчужной . Только понимание этого и “спасает” мрачный, цинично-провиденциальный пафос романа.
Минус-проект: “2008” — “Россия: общий вагон”
Минус-проект доводит до предела отчаяние “нулевой” России, но в глубине своей стремится породниться не с “нулем”, а с “плюсом”. Потому что романы катастрофических предвещаний, как и романы надежды, на что-то решаются, в отличие от произведений, просто следующих нескончаемому циклу русской истории. Но решимость минус-проекта — это отчаянный, непродуманный, совершаемый от удушья бессмыслицы шаг. Крайний способ преодолеть безысходность — избрать последний выход, который остается у тебя даже в самой предельной нищете. Решиться — и прикончить, чтоб не мучились, или Россию (роман Сергея Доренко “2008”, М., “Ad Marginem”, 2005), или себя самого (то есть главного героя — в романе Натальи Ключаревой “Россия: общий вагон” — “Новый мир”, 2006, № 1).
Читать дальше
