истоптанный пятачок у столовой, где коротают время
безработные всех возрастов? Право, холодный
пот прохватывает, когда они настороженно
и недружелюбно глазеют, словно пришельца с Марса
заподозрив в тебе. Проходя сквозь строй этих взглядов,
не понимаешь, как быть: ускорить ли шаг,
остановиться ли, поздороваться? Откуда такая
растерянность? Разве ты виноват перед ними?
Что же они таращатся, будто на пойманного с поличным
конокрада или карманника? Видно, есть на свете еще одна
хворь в добавление к клаустро-, никто- и акро-
фобии: страх не суметь оправдаться, так и оставшись немой
оболочкой для тех, кто тебя — Бог им судья — ненавидит.
И ты прячешь в груди дыхание, словно вор — добычу,
пробираясь сквозь темное поле враждебных взглядов.
Х
“Упаси Господь болеть одному, тем более ночью,
тем более, далеко от дома. Одному и далеко
от дома. Ах, никто меня не утешит, никто
не подаст лекарства в тусклом гостиничном
номере. Одеялом укрылся, курткой, а знобит
все равно нестерпимо, и воды в бутылке осталось
едва на один глоток. Упаси Господь болеть одному,
особенно если ты мужчина: они в болезни
много слабее, они вообще ужасно падают духом,
хворая в отсутствие матери, или сестры,
или возлюбленной, или жены, хлопочущей
со снадобьем в правой руке, холодным питьем —
в левой”. Ночь, гостиница, одиночество. Страх
смерти здесь и сейчас. Долго мерещился в темноте
собственный труп, жалко скорченный на несвежей
простыне. А поутру стало так смешно и так стыдно.
ХI
Один насаживает мясо на шампуры, другой
разжигает огонь, третий, как водится, к ним пристает
с советами. А ты уже успел выпить и рад,
что выпало погулять с этой мелкою сельской
шпаной, повторять нехитрые, невеселые, краткие
тосты, вставать со всей компанией, когда поминают
убитого кореша, торжественно достают нержавеющий
портсигар, где косяк, скрученный им перед смертью,
хранится, подобно реликвии. Слово за слово,
парни уже обсуждают тбилисских братков, удивляясь,
что гость (видимо, лох) не слыхал даже о самых
знаменитых. Таким образом, еще до шашлыка
твои акции быстро падают. Вдруг понимаешь:
пожалуй, ты заигрался, пора бы и ноги в руки. При общем
замешательстве резко запрыгиваешь в свою “Ниву”
и, будто новый Джеймс Бонд, уносишься вдаль, смеясь.
ХII
Снова гостиничная столовая, снова ночь.
Теплый чай, холодные макароны. Ты
последний клиент: все стулья уложены на столы
вверх ногами, уборщица мается у дверей.
Ушел. Из соседнего номера слышатся гневные звуки
телевизора. Юный француз, въехавший позавчера,
опять смотрит какой-то грузинский канал, хотя и
не понимает ни слова, а комментатор знай
возмущается противоправным налетом
войск соседнего государства через границу, то есть
грубым вмешательством в наши внутренние и т. д.
Ты отключаешься. Ты уже сутулишься
за низким, за шатким столиком, пытаясь, известное дело,
сочинять, и свежепридуманную строку произносишь
то по слогам, то растягивая гласные, влажные, как морская
водоросль, пока слова наконец не лишаются смысла.
ХIII
“В аэропорту тебя встретят. Узнают и подойдут
сами. Позаботятся о жилье, документах, деньгах.
От тебя потребуется немного. Помахать рукой
прошлому — быстрей, чем сдирают с себя
воспламенившуюся одежду. Велеть своей крови
успокоиться. Приказать сердцу, чтобы мечтать
прекратило. Глазам запретить смотреть
в иллюминатор. Телу… впрочем, оно и так
будет надежно привязано к креслу”. Взлетная
полоса переливается, гаснет, сверкает. Дела
завершены, можно вздремнуть. А голос
Читать дальше
