Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 1 2011)

Евгений Мамонтов. Романтики. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).

“Стёпу определили служить при штабе большого военного округа. Ему запомнился дождливый день на первом месяце службы, когда с утра они копали траншею для прокладки кабеля. Во время перекура он, шатаясь от недосыпа, отошел в сторонку поссать. Там была кирпичная стена и окно, забранное ажурной решеткой. Стёпа стоял на небольшом пригорке перед окном и слушал, как его струя звенит по жестяному подоконнику. Не успел он застегнуть ширинку, как заметил бегущего к нему офицера. Ужаснулся, увидев полковничьи звезды на погонах. До сих пор никого старше прапорщика он в армии не встречал. Полковник-старичок бежал без фуражки, с опрокинутым лицом. „Сынок, што ж ты делаешь!” — взмолился он. Стёпа мутным взглядом поглядел в окно и увидел десятка полтора офицеров генеральских чинов, проводивших штабные маневры за огромным столом, на котором разыгрывалось, очевидно, победоносное сражение округа со всем блоком НАТО. Отложив длинные указки, генералы смотрели на задроченного салагу, который только что обоссал стратегический полет их мысли”.

…Возможно, из приведенного хулиганского отрывка и не понять с ходу, каков художественный талант дальневосточного прозаика 47 лет. Между тем эту маленькую повесть я взял бы в любую современную антологию. Из другой прозы в номере публикуется яркий авантюрный роман сахалинского журналиста и литератора Вячеслава Каликинского “Легионер” (с действующими лицами вроде Путилина, Соньки Золотой Ручки, Кони и Лорис-Меликова). Есть тут и питерцы — Андрей Битов (“Портрет в жанре милицейского фоторобота”, вольный разговор о Бродском) и живописец Георгий Ковенчук, внук футуриста Кульбина — с семью поэтическими рассказами. И — новелла “Мыс Анна” — неизменного Бориса Казанова (уроженца Белоруссии, жителя Приморья, ныне — в Израиле), чья книга готовится к выходу в серии “Архипелаг ДВ”. Из историко-художественного — неизвестная “Морская повесть. Записки бродяги” Давида Бурлюка с предшествующей ей статьей Валерия Маркова “Русский след в Японии. Давид Бурлюк — отец японского футуризма”.

Аркадий Минаков. Михаил Леонтьевич Магницкий. — “Вопросы истории”, 2010, № 11.

Публикуется в рубрике “Исторические портреты”. Начав с того, что отечественная историография полтора столетия называла этого незаурядного, великолепно образованного человека, ученого-исследователя, литератора и политика “крайним реакционером”, “диким мракобесом” и “разрушителем Казанского университета”, воронежский историк отдает ему должное. Идейная эволюция бесконечного разоблачителя-“поперечника” и впрямь была поразительна (но и типична): от космополита и либерала (одно время он носил вместо трости якобинскую дубинку с французской надписью “права человека”) — к православному консерватору-монархисту. Конец же его пути был простым и светлым: “Смирив христианской аскезой свой неугомонный нрав, примирившись с теми, кого он жестоко обидел при жизни (многих, многих. —П. К.), 21 ноября 1844 г. Магницкий скончался от воспаления легких и был погребен на Старом кладбище Одессы”. Следующее предложение звучит так: “В 1930-е годы на месте этого кладбища был устроен парк имени Ильича”.

Эх, мракобес-мракобес, недоразрушил университет-то.

Чеслав Милош. Трезво о Пастернаке. Перевод Андрея Базилевского. — “Новая Польша”, Варшава, 2010, № 9 (122).

Интереснейший текст, в частности о “пересечениях” “Доктора Живаго” с “Томом Джонсом” Филдинга. Но вот — из финала:

“…слабости Пастернака диалектически связаны с его великим открытием. Он отдал своему оппоненту — спекулятивной мысли — так много, что ему ничего другого не оставалось — только прыжок в совершенно иное измерение. „Доктор Живаго” не принадлежит к течению социальной критики, не призывает вернуться к Ленину или молодому Марксу. Эта книга далека от всякого ревизионизма. Ее послание аккумулирует опыт Пастернака-поэта: если кто-то вступает в полемику с мыслью, воплощенной в государстве, он сам уничтожает себя, становится опустошенным человеком. С новым Цезарем нельзя дискутировать, ибо это означает согласиться на встречу на его территории. Необходимо новое начало, новое применительно к нынешним условиям, хоть и не новое в России, на которую наложили отпечаток века христианства. Литературу социалистического реализма надо отложить на полку и забыть, новое измерение — это измерение тайного предназначения каждого человека, измерение сочувствия и веры. В этом смысле Пастернак обновил лучшие традиции русской литературы, и в этом смысле он обретет последователей. Один у него уже есть — это Солженицын.