Александр Мильштейн (Мюнхен). Воскрешение Маяковского. В Мюнхене сыграли премьеру оперы, посвященной русскому поэту. — “Взгляд”, 2006, 9 января .
Автор музыки и либретто Дитер Шнебель. Называется “Смерть Маяковского”. “Между актерами, изображающими зрителей, и зрителями как таковыми стоит Маяковский. Точнее, два Маяковских. Зачем это нужно, вскоре становится понятно: один из них поет, другой говорит. <���…> В каком-то месте Лилечка (она здесь тоже в двух экземплярах: поющем и говорящем) повторяет несколько раз: „Cталин хочет, чтобы ты умер”. Но стреляет Маяковский в себя сам... Я думал, что один из двух Маяковских после этого останется стоять... Но нет: упали замертво оба, перед этим один из них качался в строительной люльке на фоне багряного зарева и читал стихи о лодке, которая разбилась о быт...”
См. также: Евгений Лобков, “Незапланированная главная книга” — “Зеркало”, Тель-Авив, 2005, № 26 ; “Русская поэзия пока что не достигла уровня этой поэмы”, имеется в виду поэма Маяковского “Про это”.
Александр Миндадзе. Они улетели. Киноповесть. — “Искусство кино”, 2005, № 10 .
“Им ничего не говорят.
— Мы не знаем! Подтверждаем факт, да! Крушение! А причины неизвестны… И все может быть, все! Техническая неисправность… Или ошибка экипажа. Или и то, и другое сразу! Еще некачественное топливо… Да молния ударила! Птица!
— Вы нам одно только… есть там кто живой, нет?
— Полной информации не имеем. Дайте время.
— Никого, значит!
— Спасательные работы идут.
Родственники не верят, молчат тяжело”.
Татьяна Москвина. Конец романа. — “Московские новости”, 2006, № 1, 13 января .
“„Мастер и Маргарита” — не самый лучший, не самый умный, не самый художественный или этически высокий русский роман. „Мастер и Маргарита” — самый обаятельный русский роман. <���…> И такое впечатление, что вместе с фильмом Бортко закончился и булгаковский „соблазн”. Что прочтенный с неуклюжей старательностью роман начинает медленно оседать и уходить куда-то на дно культуры”.
См. также: “По недоразумению воспринятый в шестидесятые прошлого века как антисоветский (и воспринимавшийся так еще четверть века) роман — великолепный и чудовищный, ослепительно пошлый, бесконечно циничный и вместе с тем бесконечно наивный, гордо-заискивающий и трусливо-мстительный, прославляющий абсолютную тиранию как единственное снадобье против всеобщей несправедливости с выраженно левантийским лицом, — массовый читатель заглатывает, как „солянку мясную сборную” в дешевой забегаловке, — горячо! остро! вкусно!.. А потом, когда начинает подташнивать, ломает себе голову: что же это я за гадость съел? Съел — и ладно. Горячо было, остро, вкусно — вот и хорошо. А желудок-то у тебя луженый. Особенно смолоду. Вот почему „МиМ” превратился прежде всего в юношеское чтение — и вот-вот превратится в подростковое”, — пишет Виктор Топоров (“Мимо „МиМ”” — “Взгляд”, 2006, 20 января ).
Виталий Найшуль. Почему следует отменить Новый год, или Настоящий урок “оранжевой революции”. Беседовали Дмитрий Ицкович, Виталий Лейбин и Булат Нуреев. — “ПОЛИТ.РУ”, 2006, 13 января .
“ Новый год и есть наш настоящий День Чекиста. Уберите его — и репрессивное основание государства сгинет. Государству сразу понадобятся культурные основания: Вера, Отечество и др., причем не только русского, а всех народов России. Новый год — это игла Кощея, бессмертного советского человека. Ведь и 7 ноября, и тело Ленина в Мавзолее — все это для „идейных” и коммунистов, а Новый год — для всего советского народа. Его упразднение будет означать исчезновение советского народа, настоящий конец советского строя . <���…> Технически это очень просто. Нужно только вернуть Новый год на его историческое место (13 января). <���…> Поэтому можно заявить, что главного урока из „оранжевой революции” Администрация Президента не извлекла. Продолжая праздновать 1 января, они готовят революцию в России. <���…> Отмена советского Нового года — идеологическая бомба. Она затронет все три идеологические инстанции России — государство, интеллигенцию и церковь. Для государства она ставит вопрос об идейно-правовой определенности, к которой оно не приучено. Для интеллигенции — вопрос о русском просвещении, к которому оно не готово. Для церкви — вопрос о переходе из позиции изгоя и досуговой организации на новые социальные и политические роли”.
Читать дальше
