в бабушкином борще
она строгая фартук трогая
ешь говорит расти
а я маленькая одинокая
ложку сжала в горсти
не хочу его это варево
много мне а она
над душою стоит как зарево
ешь говорит до дна
ешь и учись тоже будешь женщиной
маленький мой мятеж
подавляет лихой затрещиной
не выйдешь пока не съешь
над борщом наклонюсь для верности
низко и мне видны
жировые круги поверхности
ужасы глубины
* *
*
Мне снилось, что папа не умер, что он в СПб живет с молодою женой, но всегда на работе. Когда я приехала, дождь колотил по трубе, и бледная женщина в полуистлевшем капоте за мною ходила по тесной квартире своей и все извинялась, и все извинялась за то, что отец не идет, что стемнело, что бросил детей, что ехать пора и сегодня его не дождешься. Автобус катился по улице длинной, как сон, я видела улицу эту и раньше, казалось. Как будто налили чернила на мокрый картон, дорога плыла и в финале совсем расплывалась. Такая картина висела в его мастерской (теперь Александров, приятель его, процветает и тоже женился по новой). На улице той все как у живых, только времени там не хватает. И если захочешь увидеться и посидеть в чаду коммунальном с Нелюбиным, что ли, Сережей, поди разыщи его! И коммуналку на треть распродали, и у отца распорядок не божий на службе. Картина цела — полстены над тахтой. Без рамы она, ибо не был богат Александров в ту пору, когда он впервые на улице той пейзаж рисовал, уходящий на несколько ярдов в грядущее. В этом грядущем ни тени живой, ни света тебе, ни мазка, превращенного в тело, — ну вроде отец из присутствия чешет домой, и я его жду-дожидаюсь: глаза проглядела.
* *
*
Невесомой музыкой хоровой,
Невысоким кружевом в три крючка,
Невеселой готикой над тобой
Среднеевропейские облака,
Как новорожденные, в голубых
И аквамариновых спят шелках.
Ах, какое небо в краях твоих,
Ах, в каких нетягостных облаках!
А мое: то кадмий, а то лазурь,
И уж если облако, то крестись.
Мне лететь в то небо в жару, в грозу ль,
А тебе в трамвае домой трястись.
Вот обратный в небо мое билет,
Но никто не знает наверняка,
Может, мы проснемся, а неба нет,
Ни на чем не держатся облака.
* *
*
молока за шестнадцать копеек
треугольный кристальный пакет
сине-красный
ты тоже — истерик
как и я если столько же лет
помнишь эту молочную кухню
не истерик историк старик
и как почка проросшая в клубне
подтверждаешь старенья ярлык
выдыхаешь тепло на морозе
представляешь что куришь “Казбек”
не читаешь журнальное в прозе
только строфы сгребая с них снег
ты стоишь за углом на Елохе
ждешь чего-то от слова судьба
но не входит морозный на вздохе
глубже гланд и дыхалка слаба
Пространство картины и икона в пространстве
Касаткина Татьяна Александровна — филолог, философ; доктор филологических наук. Автор книг “Характерология Достоевского” (1996), “О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Достоевского как основа „реализма в высшем смысле”” (2004). Составитель, редактор и комментатор Собрания сочинений Ф. М. Достоевского в 9-ти томах (М., “Астрель”, 2003 — 2004). Постоянный автор “Нового мира”.
Долгие споры отечественных философов и искусствоведов о картине и иконе подошли, на мой взгляд, к своему пределу в высказывании Н. К. Гаврюшина: религиозная живопись, по его мнению, “существует как исторический факт <���…> но богословски ее как особого жанра несомненно быть не может, ибо если изображаемое ею суть действительно образы своих первообразов, то им и подобает та же честь, которая воздается иконе. Если же они не являются образами первообразов, а отражают лишь фантазии живописцев, то в таком качестве они становятся иноприродными христианской культуре и даже враждебными ей, ибо при относительном внешнем сходстве с иконами несут совершенно другое содержание — объективированную прбелестность духовного опыта…”1
После такой формулировки нам остается либо “все сжечь” — то есть, во всяком случае, навеки отвернуться от того, что “не есть сущее”, хотя оно и составляет значительную часть духовного наследия Европы последних четырех с половиной веков, либо попытаться ответить на вопрос, сформулированный Гаврюшиным: к одним ли и тем же первообразам возводят нас образы иконы и картины? И если к одним — то нет ли здесь все же какой-либо разницы, объясняющей и обусловливающей наличие двух несводимых друг к другу типов изображений? Обусловливающей, можно даже сказать, “разночестность”2 иконы и картины и, однако, именно в силу этого не упраздняющей необходимости как той, так и другой?
Читать дальше
