Сомнительно, что Маканину вдруг захотелось написать роман с “неправильной рифмой”, полемически развернутый и к роману с “отдыхающими”, и к роману с “замерзшим” героем или к грядущему (да почему грядущему — уже есть) роману с героем без комплексов. Его-то Петрович в “Испуге” — вариант Ивана Денисовича. Разница только в том, что Ивану Денисовичу выжить хочется, и в этом нелегком деле он мастер на все руки, а Петру Петровичу — хочется любви, и здесь он тоже по-своему хитрый зэк. И еще, помимо прочего, их роднит прибедненность . Термин этот Маканин придумал:
“Прибедненность — как эстафетная палочка. Были уже первые попытки эту навязчивую прибедненность осмыслить. Монументальность зэка — победа, но также, мол, и беда. После скульптуры, мол, непросто вернуться опять к живописи… Так что если у героя вдруг и почему-то большая квартира или какая-никакая машина, то, извините, наверняка не своя… Если дача — то самая захудалая. (Где-то сбоку поселка. Да и та — теткина или тещина.) Если деньги, то скромные. Неизвестно как получаемые… Чуть ли не нашел на дороге… Чуть ли не у старушки-процентщицы в конце концов герой все-таки выпросил”.
Собственно, это портрет Петра Петровича и его окружения в “Испуге”. К “живописи” Маканин точно не вернулся — его герой если не монументален, то статичен.
Так что нет — не роман1. В этом и мелкие композиционные погрешности убеждают — слишком много “технических” повторов. Дело простое: рассказ или повесть — отдельный, завершенный опус, нужно, хотя бы бегло, обозначить место действия, декорации намалевать, дать психологические характеристики героям. В романе это делается на первых страницах, и потом нет нужды повторяться в каждой главе почти теми же самыми словами. А Маканин каждую главку пишет так, словно забыл о предыдущих. Не думаю, что это “прием”, потому что повторяется, как правило, не сущностное, а второстепенное. Правда, есть и повторы с “мерцанием” — в “Белом доме без политики” подробно разработана одна версия пребывания Петровича с Дашей в осажденном здании парламента, а в главке “Старики и Белый дом” — несколько другая, сильно усеченная.
Но, может, это просто разные сны Петра Петровича? Почему бы и не предположить, что старикан Алабин — известный всему поселку как лунатик и шиз — в лунные ночи просто видит завлекательные сны, в которых и молодые женщины ему не отказывают, и штурм Белого дома он предотвращает? У снов ведь тоже такая — “прибедненная” — стилистика.
Не знаю, нет неопровержимых доказательств.
Белый дом и его осада — тоже один из лейтмотивов текста. Собственно, само понятие “испуг”, вынесенное в заголовок, из двух частей состоит. Из эротической и из социально-психологической. Насчет эротической короче всего сказано в аннотации (которую, надеюсь, не Маканин писал): “На этот раз писателя интересует „психология любви” зрелого мужчины к юным особам. Испуг — наверное, то общее чувство, которое испытывают обе стороны в такой ситуации”. Социально-психологический смысл понятия сначала дан картинкой — зачем-то сотни стариков пришли поглазеть на расстрел Белого дома. Это вынесено в эпиграф: “Когда у одного из них спросили, зачем он ходил туда, к Белому дому, старикан не знал, что ответить. Лицо его пошло мелкими, подозрительными морщинами. Он осклабился:
— А испуг был”.
Это, конечно, не “из газет”, как обозначено, маканинское перо узнается. А дальше несколько вариантов объяснения “испуга” — старики испугались не то рождения новой России, не то рождения новой Власти. Тут у Маканина идет среднего качества публицистика. Зато Петр Петрович в Белом доме, который то ли собирались, то ли не собирались штурмовать, первый раз в жизни помолился — о том, чтобы не было кровопролития. Правда, помолился только после того, как поимел в полуразрушенном танковыми снарядами кабинете вожделенную Дашу: “Конечно, по жизни и по прожитым годам я знал, что такое молитва. Человеку в какие-то минуты свойственно просить… О здоровье, скажем… А где просьба, там и мольба… И все же это была первая моя молитва. Первая молитва совкового старика… И от испуга, конечно. Это был испуг… И характерно, что испуг был после сумасшедших счастливых, счастливейших минут с Дашей”. Так вот сходятся два “испуга”…
Честно говоря, читая нового Маканина, не хочется заниматься торопливой метафизикой, выстраивать скороспелые концепции. Ну, например: старик Петрович много думает о судьбе своего поколения, о том, что оно захлебнулось, хотя был порыв. А нынешние — без порыва. Он стар — слова “старик”, “старикан”, “старый козел” употребляются чуть ли не чаще, чем “луна”. К тому же еще и целостность жизни распалась, но в нем, в Алабине, она еще жива, да и не всех этих молоденьких бабенок ему на самом деле хочется трахнуть, а саму луну (и весь мир): “Я был свободен от людей — и я хотел настучать на них Богу. Я хотел Ему сообщить… И ведь я ничего не просил для себя. Разве что еще разок просто поиметь весь этот мир. Хотя бы еще один раз в жизни. Да, да, поиметь. А иначе почему у меня встал?.. От высокой взволнованности. От испуга…”.
Читать дальше
