См. также: “И вообще гарем для русского человека — это именно то, что он всегда хотел иметь, но всегда боялся об этом сказать. Но иметь его, разумеется, стоило бы именно в качестве альтернативно-факультативного социально-семейного проекта. О чем русский человек, конечно, всегда догадывался и даже иногда позволял себе в этом плане своего рода „оговорки по Фрейду”, одной из которых и была сама по себе фабула всенародно любимого фильма „Белое солнце пустыни””, — пишет Ольга Газизова (“Гарем как высшая стадия православной нравственности” — “Топос”, 2005, 11 января ).
Борис Успенский. Николай I и польский язык. — “Новая Польша”, Варшава, 2005, № 1 .
Об идее/попытке перевести польскую письменность на кириллическую основу (середина 40-х годов ХIХ века).
Эдуард Успенский. Жабжабыч метит в президенты. Повесть. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 2.
“Когда ребята доложили Жабжабычу все просьбы населения, он сказал со вздохом:
— Я как-то представлял все это по-другому!”
Борис Хазанов. Кафка, или Приговор. — “Новый Журнал”, Нью-Йорк, 2005, № 238.
“Предположение об импотенции [Кафки] слишком напрашивается, чтобы быть правильным”.
Егор Холмогоров. Россия одна. — “АПН”, 2005, 5 марта .
“Россий не две и не три, да и четвертой не бывать. Россия — одна. Одна как единая. Одна как единственная. Одна как одинокая. <���…> Россия является уникальной формой человеческого существования. Для русских, для верных русскому делу народов России существование России имеет не относительное историческое значение, но характер судьбы, неотменяемого высшего смысла существования. <���…> В России есть все, что только может человеку понадобиться для достойной жизни и достойной смерти. Мы можем самоопределиться по отношению к России лишь одним способом: спросить самих себя — стоит ли весь остальной мир России и стоит ли Россия всего остального мира? <���…> Историческое положение России таково, что ей противопоставлен „весь мир”. Но не в том смысле, что все и каждый — ее враги и недоброжелатели, а в том, что она самим своим существованием мешает осуществиться любому „всемирному проекту” — от глобального Запада до всемирного Халифата. Она остается сквозной трещиной в фундаменте Вавилонской башни. И ее служение „Удерживающего” состоит не только в том, чтобы что-то делать, но и в том, чтобы просто быть, оставаясь такой, какова она есть. <���…> Поэтому установление и фиксация одиночества России должны быть основой нашей будущей политики”.
Ср.: “Россия стоит одна против целого мира, и союзники у нее только ее же армия и флот. Чего она так стоит? Ойкумена недоумевает”, — пишет Евгений Сабуров (“Экономический либерализм и литература в школе” — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 1 ).
Юрий Цурганов. Есть у революции начало, нет у революции конца? К столетию “Кровавого воскресенья”. — “Посев”, 2005, № 2 .
Среди прочего: “Первым человеком, потребовавшим для России законов, разрешающих забастовку, был С. Ю. Витте (циркуляр от 12 августа 1897 г.)”.
Частное дело двоих. Беседовал Евгений Чигрин. — “НГ Ex libris”, 2005, № 7, 3 марта.
Говорит Наталья Горбаневская: “<���…> поэзия — частное (или личное) дело двоих. Стихотворца и читателя (слушателя). Если она останется частным делом только сочинителя, то есть не пройдет путь „от сердца к сердцу”, она не станет поэзией”.
Ольга Чернорицкая. Феноменология сетевого авторства. — “Топос”, 2005, 21 марта.
“В истоках сетевой литературы — самиздат, из машинописи перешедший в компьютеропись. Неподцензурная литература обрела здесь свое прибежище. Принадлежность писателей неофициальной литературы к последнему поколению советских интеллектуалов, отношения писателей с официальными структурами (литературными объединениями, журналами и пр.) определили почерк современной сетевой литературы, ее основные темы и критерии оценок”.
“Литература предстает перед ним [пишущим] как Gegen-stand , как недоступная для него реальность, становится очевидным, что Толстой — не он, а он — не Толстой. От осознания этого возникает психологический шок, который может привести (и приводил многих авторов!) к сумасшествию. Но с появлением Интернета опасность сойти с ума практически сведена к нулю. У Нетолстого открылась потрясающая возможность, не будучи Толстым, сделать видимость, что он — Толстой, что его читают и почитают не менее незабвенного Льва Николаевича. Таких, как он, Нетолстых, много, а особенно много их в Интернете. Это та самая аудитория, которая создает видимость аудитории настоящей, поскольку, заинтересованная в том, чтобы читали ее, она читает других. Принцип „ты — мне, я — тебе” здесь компенсирует связь „писатель — внешний мир”. Настолько, насколько ты — внешний другим авторам мир, настолько другие авторы — внешний мир по отношению к тебе. Причем внутри тебя могут создаваться твои собственные „внешние миры” — клоны, которые первыми пишут комментарии к твоим произведениям под разными именами (никами)”.
Читать дальше
