Помню, в свое время я одобрительно посмеивалась, читая эту статью, хотя прекрасно понимала, что и Вучетичу, и Церетели досталось не за то, в чем они действительно повинны. Тогда мне не пришло в голову, что метод Давыдова — довольно опасный инструмент, что с помощью жонглирования фрейдистскими терминами под видом психоанализа любому литератору можно приписать все, что вздумается: поди проверь, что хотело его коварное бессознательное.
Есть несколько писательских имен, невольно заставляющих вспоминать Фрейда. Затеянная Дмитрием Галковским тяжба с отцами шестидесятниками может служить наглядной иллюстрацией эдипова комплекса, что Давыдов и показывает в статье “Кронические терзания Дмитрия Галковского”, попутно анализируя типические конфликты отцов и детей, начиная с “Теогонии” Гесиода.
Книги Лимонова (прежде всего “Это я, Эдичка”) настоятельно ставят вопрос, в каких отношениях состоят неудачливый герой, мазохистски наслаждающийся своим униженным положением, и вполне удачливый автор, изживающий собственные комплексы в своих книгах и завоевавший таким образом мировую литературную известность. Олег Давыдов легко доказывает, что Лимонов “почти постоянно играет роль Эдички и даже сам этого толком не сознает”, прозорливо предрекая еще в 1992 году, что его патриотическая публицистика — очередная роль.
Тексты Сорокина, которые, по его же (довольно лукавому, впрочем) признанию, вовсе не рассчитаны на читателя, а являются попыткой решения на бумаге его собственных “психосоматических проблем”, просто просятся на прием к психоаналитику. (Давыдов, не избегая и этой роли, зачем-то сосредоточился на сорокинском соцреализме: в начале девяностых соцарт еще казался актуальным.)
Но гораздо больше книг, к которым психоанализ, может, и применим, но не в давыдовском изводе, вылившемся в нехитрый прием: критик почти всегда объявляет, что у писателя случился конфликт сознания с подсознанием, что писатель сказал вовсе не то, что намеревался, и берется расшифровать, что именно сказано. Разница между психоаналитиком и литературным интерпретатором, однако, в том, что психоаналитик ищет подлинные причины психотравмы, чтобы излечить пациента, а критик может назначить автору любую психотравму. Система же доказательств у Давыдова обычно основана на каком-то жонглировании силлогизмами, в которых неизменно подменяется одна из посылок, после чего делается ложное умозаключение.
“Хочешь, я тебе сейчас выведу ... что у тебя белые ресницы единственно оттого только, что в Иване Великом тридцать пять сажен высоты, и выведу ясно, точно, прогрессивно и даже с либеральным оттенком?” — взрывается Разумихин, персонаж “Преступления и наказания”, в споре со следователем Порфирием.
Давыдов доказывает, что обещание Разумихина выполнимо.
Возьмем, например, статью о “Русской красавице” Виктора Ерофеева — текст, в симпатии к которому меня трудно заподозрить: я сама печатно отзывалась об этом романе Ерофеева достаточно резко. Тем беспристрастнее я могу оценить те логические манипуляции, которые производит Олег Давыдов, сочиняя свои разоблачительные силлогизмы, — в самой статье каждая из посылок, разумеется, окружена гарниром слов.
Силлогизм первый.
Некоторым поэтам, например Пушкину, Муза являлась в виде его собственной героини, например Татьяны.
Героиня романа Ерофеева — проститутка Ирина Тараканова (вообще-то красавица Ирина — манекенщица Дома моделей, но Давыдов упорно именует ее проституткой, то ли проявляя моральную твердость старушек, судачащих о поведении жильцов вверенного им дома, то ли потому, что ему выгодней приморочить читателя).
Следовательно, муза Виктора Ерофеева — проститутка.
Силлогизм второй.
Ирина Тараканова снялась обнаженной, и эти фотографии пристроила в известный эротический журнал ее интимная парижская подруга Ксюша, что вызвало в Москве скандал.
Виктор Ерофеев принял участие в альманахе “Метрополь”, что тоже вызвало скандал, при этом Ерофееву покровительствовал Аксенов.
Следовательно, “Ксюша — это Аксенов”.
Силлогизм третий.
Ирина Тараканова хочет замуж за маститого советского писателя.
Ерофеев пытался вступить в Союз писателей.
Следовательно, Ерофеев хотел стать “всесоюзной музой официальной советской культуры”, чему помешал “злосчастный скандал с „Метрополем””.
Читать дальше
