Внимание: персонажи бегут потому, что у них разное нутро! Это не простая, не грубая картина, но изысканная.
Речь в фильме все время идет о теле, о крови, о боли, о насилии. О ритуальном вырезании сердца и печени, о выворачивании наружу кишок. Соответствующее теме стихотворение имеется у Даниила Хармса, но у меня под рукой его нет. “Человек состоит из двух почек и печенки, тра-та-та…” — что-то эдакое, издевательское.
В фильме много голого тела, таким образом актуализируются человеческая хрупкость, человеческая бренность и обреченность.
Впрочем, постепенно выясняется, что внутри человека есть нечто такое, что не вырезается и не выворачивается, что попросту нельзя ритуально скушать. Однако это нечто, как ни странно, провоцирует бешеную моторику и обеспечивает герою зубодробительную победу над противниками. Эта сильная идея прорастает на наших глазах. Моторика, беготня буквально одухотворяются в процессе просмотра.
Злодеи полагают, что преследуемого ими индейца по имени Лапа Ягуара гонит вперед страх: страх боли, страх смерти. Злодейский вождь-убийца так и формулирует: “Он бежит потому, что боится!” Однако негодяи не знают всей правды.
На самом деле Лапа Ягуара несется как угорелый потому, что в момент, когда на его деревню напали злобные работорговцы, он успел спрятать в глубокий колодец беременную жену с маленьким сыном и пообещал им вернуться. Таким образом, молодым человеком движет не страх — но долг, не страх — но любовь.
…Не поленился, отыскал в прекрасной книге литературоведа и театроведа Павла Громова “Написанное и ненаписанное” (М., 1994) следующее устное замечание от 1974 года: “Я у Григоровича видел только „Легенду о любви”. И понял, что он по-настоящему режиссер мейерхольдовской школы, удивительным образом. Сцена погони — это от Мейерхольда: голая динамика, содержательная (Станиславский был гений, но у него было не так). И — понимаете, это странным образом двадцатые годы. <���…> Тогда впрямую несли свое содержание — и одновременно это было о вечном… Это была и публицистика, они могли давать ее, имея в запасе вечное. <���…> Я очень люблю „Сказку о рыбаке и рыбке” — эту простоту, это очень сложная простота”.
“Содержательная динамика”.
“Содержание — впрямую”.
“Давать публицистику, имея в запасе вечное”.
Здесь — рифма. Я, к сожалению, не видел даже и “Легенду о любви” Григоровича, не говоря, понятное дело, о Мейерхольде. Я давно и невнимательно читал Пушкина. Однако именно эта цитата из Громова въехала в голову уже на пятой минуте гибсоновской погони. Видите ли, беспощадно перепахано семантическое поле. Выжжена дотла терминология. Вот уже лет двадцать не существует сколько-нибудь приемлемых социокультурных договоренностей. Чтобы обеспечить мало-мальскую связную критическую речь в журнале, который читают люди, мыслящие на совершенно разных диалектах или даже языках, люди с разной насмотренностью, с разными представлениями об искусстве кино, всякий раз приходится выдумывать новую повествовательную стратегию. Мне очень не хочется говорить по-птичьи, чирик-чирик. Поэтому я с готовностью подтаскиваю сюда всяческое более-менее общеупотребительное добро. Думаю, до тех пор, пока из автономных постсоветских племен не сложится общество и не сформируются новые честные договоренности, следует изъясняться именно таким образом: с постоянными осторожными оговорками, с экивоками, с удобными выразительными цитатами.
Герои Гибсона бегут. Мы же тем временем — на ощупь.
Мела Гибсона многие не считают за человека, в смысле — за выдающегося Художника. “Апокалипсис”, похоже, лишь очень немногими нашими воспринимается всерьез. Много спеси, много верхоглядства. С другой стороны, меньше всего хочется выглядеть критиком-зазнайкой: “Щщас научу!” Короче, антракт закончен, действие второе.
Фильм Гибсона — семантически очень плотный. Что называется, набит смыслами под завязку. Здесь традиционная для голливудского кино последних лет система двойников, дублеров. Здесь — постоянные сопоставления, удвоения, бинарные оппозиции.
Приведу примеры. Есть в фильме такая смыслообразующая пара: отец — сын. Индеец Каменное Небо наставляет своего сына, Лапу Ягуара, словами “Не бойся!”. Этой паре поставлены в соответствие другие отец — сын, из злодеев, из насильников, из преследователей. Логично, что кровожадный отец говорит своему кровожадному же сыну совсем другие вещи: “Добей!” (относительно поверженного пленника) и “Усни!”, в смысле — “Исчезни навсегда!” (после того, как пленник изловчился и сынулю продырявил).
Читать дальше
