Тыняновский сборник. Выпуск 12. Десятые — Одиннадцатые — Двенадцатые Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. [Редактор Е. А. Тоддес]. М., “Водолей Publishers”, 2006, 584 стр.
Новые “Чтения”, очередное чудом здравствующее детище М. О. Чудаковой и ее команды, посвящены памяти филолога и писателя Александра Павловича Чудакова, скоропостижно скончавшегося осенью 2005 года. Как всегда, в оглавлении обнаружим имена филологических гвардейцев — в их числе А. Немзера, Б. Гаспарова, Ю. Цивьяна, И. Сермана, Ю. Щеглова — с привлекательным разнообразием тем и подходов. Но я сейчас взялась за этот волюм ради раздела “In memoriam”, где опубликован дневник последнего года, который Александр Павлович вел с 1 января по 31 августа 2005-го и к которому примыкают фрагменты из семейного, но фактически поддерживавшегося усердием А. П. “Дневника дачной жизни” за тот же год. Неотделимы для меня от этой публикации и тезисы М. О. Чудаковой “О советском языке и словаре советизмов”, опубликованные чуть выше. Неотделимы не только потому, что замысел такого словаря был горячо поддержан А. П., но и в силу того исключительного места, какое образ и деятельность жены занимают в восхищенных записях Чудакова: “<���…> женщина, которой, как кавалеру де Бюсси, незнакомо чувство страха” — вот только одна фраза на выбор.
(Жаль, что в мемориальный блок не вошел очерк С. Г. Бочарова “Синяя птица Александра Чудакова”, попавший в “Филологические сюжеты”; но отклик А. Кушнера на эту чудовищную смерть, помеченный 10-м октября, передает то, что чувствовали, смею сказать, “все мы”: “…Где друг мой, ум его и стать? / Что я мелю? Его научный метод, / Не метод, нет, улыбка и статьи / О Чехове? О Господи, другое / Хотел сказать я в страшном забытьи…”)
Так вот, два слова о тезисах М. О. Это тончайшая социолингвистическая работа о судьбе в советской России официальной публичной речи, когда она, с одной стороны, вытесняла интеллигентную речь гонимых и истребляемых образованных слоев, а с другой — через ликбез и агитпроп внушала народной массе, что яркая и живая крестьянская речь безграмотна, грамотны же и предназначены к усвоению словесные клише партийно-аппаратного волапюка. И о десятилетиях падения официальной речи, когда от нее стали дистанцироваться и в литературе, и “на кухнях” путем иронической перекодировки и другими доступными средствами. Автор пионерского исследования о Зощенко здесь во всеоружии и намерен осуществить начатое этими тезисами дело.
…А записи ушедшего А. П. всего-то за неполный год дают почувствовать, кого мы потеряли. Как многонаправленно он жил! Редкая полноценность и редкая чистота личности. Замысел “тотального комментария” к “Евгению Онегину” и подробно записанная научная дискуссия о принципах комментирования художественных текстов; лекционные курсы для актеров, которые благодаря щедрости лектора пробуждались от сонного невежества; постоянная тревога за общественное лицо страны (индифферентизма не любил: хорошо, мол, устроились); взволнованный обмен мыслями с друзьями о своем, так дорогом ему романе; множество трудовых физических умений, всерьез влияющих на образ жизни и сознание; чуть грустный юмор по поводу своей, скажем прямо, материальной нищеты, без драматизма принимаемой как одно из обстоятельств существованья. Вот две-три краткие выписки. “Читал с утра до глубокой ночи Пушкина. <���…> Слаб стал до слез на великую русскую литературу. Пушкиным надо было заниматься, когда нервы были крепче”. В споре с “Валей” Непомнящим о “культуре человека пугающегося”: “Не следовало [ли] бы подумать о средствах прямой борьбы с созданием в социуме этого катастрофического сознания <���…>?” “В 60-летний юбилей великой победы входим с враньем 43-го года?” И такое: “Толстой боролся за то, чтобы самому выносить за собою свое судно. Я чищу дачный клозет за родственниками, гостями, рабочими, строящими сарай и чердак. Получилось, как он хотел и с большим превышением”. “Ради науки я всегда был готов на все и денег в ней не искал. Но, положа руку на сердце, не думал, что в 67 лет буду жить от з/платы до з/платы, не иметь ни копейки сбережений и думать, на что купить лекарство…”
Публикация дневников завершается факсимильной страничкой. Вкус жену-публикатора не подвел, и стишок этот — “Когда я умру” — не продублирован печатно, с расстановкой отсутствующих запятых. Но почерк разборчивый:
Читать дальше
