Иосиф Гольман - Хранитель Реки

Сегодня ездил на велосипеде (он тоже стоит в мастерской) на загородный пляж. Поплавал в море, повалялся под солнцем. Потом прислонился к валуну и стал мягким карандашом набрасывать силуэты окрестных девчонок. Их там было несколько, некоторые с парнями, некоторые сами по себе. Все в основном молодые, народ постарше предпочитал песчаные пляжи, а здесь была галька. И тусовались тут девчонки почти исключительно европейского происхождения.

Я рисовал их фигуры, обтянутые крошечными плавками попы, мокрые после моря спины и груди. А потом, перед тем, как идти домой, пересмотрел листки и ахнул: на всех рисунках рука машинально изобразила мою Ленку. Валуны были местные. Пароход на горизонте был натуральный. А женская модель – только одна, и та из моего подсознания.

Вот забавная вещь! Надо будет сохранить листки, показать любимой. Ей будет приятно.

Нет, с инстинктами у меня все нормально. Вон идет мимо загорелая темноволосая девчонка лет двадцати. Красный купальничек скорее подчеркивает, чем скрывает. Бросила на меня хитрый взгляд – все ли отметил? Не волнуйся, красавица, тебя не заметить невозможно: ножки стройные, попка выпуклая. Вся в еще не высохших после купания каплях. От нее наверняка пахнет свежестью моря и молодости. И если бы представилась возможность – ну, например, решила бы она меня изнасиловать в тихом месте, – я бы, скорее всего, не смог долго сопротивляться. Но глаза бы закрыл, потому что и с открытыми видел бы перед собой свою Ленку.

Впрочем, эту часть моих рассуждений о любви я Ленке не расскажу. Может среагировать неадекватно, точнее, болезненно для меня.

Я стал собирать разбросанные рядом листки – девчонка еще разок обернулась посмотреть на произведенное впечатление. Я улыбнулся ей, встал и пошел к велосипеду, оставленному в пределах видимости, но поближе к дороге. Затылком ощутил еще один долгий взгляд. Ну что, догонит меня? Впереди была вполне симпатичная рощица. Там бы на меня и напала.

Я уже дошел до велосипеда, но сексуальной атаки так и не последовало. Жаль, ну да ладно. Зато я сохранил верность любимой. Несмотря ни на что, можно сказать.

Я залез на велик и закрутил педалями. И уже через полчаса входил в ставшую почти родной мастерскую.

Сразу зачесались руки что-нибудь сотворить. Они у меня всегда на это чешутся, если есть чем и на чем оставить след. Но тут еще одно чувство пришло: острое желание выпустить из души нечто созревшее. Когда я такое чувствую, никогда не знаю, что появится на холсте или бумаге. Но пока не появится – покоя не будет. Точь-в-точь как женщина с началом родовых схваток. Остановить теоретически можно, но бесперспективно …

Решаю расправиться со «схватками» побыстрее и закрепляю на планшете лист акварельной бумаги. Еще мне понадобится перо, черная тушь, акварельные краски.

Руки начинают действовать. Я примерно представляю, чего хочу, но вряд ли смогу выразить это словами.

Я начинаю рисунок пером.

Нет, не годится.

Беру кисть. Самую плохую – твердую, наверное, из свиной щетины, более ни на что не пригодную. Но сейчас мне нужна именно она. Опять-таки словами бы не сумел объяснить почему.

Макаю кисть в тушь.

Вот так – то, что хотел. Хотя чего именно хотел, пока сам не пойму.

Пять минут – и фигуры очерчены.

Теперь – акварель. Не по-сырому, мягкость мне сейчас не нужна.

Я работаю кистью, мои аккумуляторы щедро отдают энергию.

Рисунок почти закончен. Я смотрю на него. Да, я хотел изобразить именно это. Но не так !

Черт подери, как объяснить самому себе ярость от того, что твои руки не могут выполнить то, что твой мозг не смог приказать!

Во завернул! Сам бы не понял, если б такое где-нибудь прочел. Но холодную ярость я чувствую в полной мере.

И тут озарило!

Я видел на полке морилку. Да, это не краска. Но именно она мне и нужна. Вот что советовал моим рукам мой мозг. С годами, надеюсь, эти две части моего тела начнут понимать друг друга лучше.

Я хватаю коричневую морилку и начинаю орудовать все той же жесткой кистью. Потом еще подрабатываю тушью и совсем немного – акварелью по сухой бумаге.

А вот теперь больше не нужно ничего. Теперь схватки перешли в роды, и ребенок увидел свет. Хороший ли, плохой – он уже родился, и его жизнь далее имеет самостоятельное значение.

С листа бумаги на меня глядит нервно очерченная фигура женщины. Нет, глядит она, конечно, не на меня. Глядит она на своего сыночка, чье беззащитное тельце лежит перед ней. И даже не на него, а сквозь него. Она прикрывает его руками и думает о будущем.