Иосиф Гольман: Хранитель Реки

Был и еще один результат. Побочный, так сказать, и для Ефима Аркадьевича не очень желательный. Буквально каждый день его телефоны – и сотовый, и рабочий – наполнялись голосами страждущих художников, мечтавших увидеть Береславского своим собственным промоутером. Ефим отвечал, объяснял, укорял, злился, впадал в бешенство – ничего не помогало, творческий народ, неизвестно где узнавая телефонные номера, звонил и звонил: слава о волшебнике от рекламы, делающем живописца знаменитым, явно опережала истинные события.

Впрочем, все это было впереди.

А пока шел первый день первой выставки первого настоящего художника арт-промоутера Береславского, неофита арт-бизнеса. И, как все первое, происходившее впечатляло …

К вечеру Ефим чертовски устал – тысячи объяснений, тысячи переговоров, очень перспективные контакты с владельцами выставочных залов, с галеристами и, конечно, с художниками, желавшими напечатать для себя такие же функциональные и эстетичные принт-материалы. Это Береславский уже для «Беора» старался: какая разница, чем грузить дизайнеров и «Хейдельберги»? Механизмы должны крутиться, как железные, так и экономические.

Перед тем как уйти со стенда, Береславский еле стоял на ногах. Справедливости ради, нужно указать, что этому способствовало наличие на столе, кроме каталогов и проспектов, нескольких бутылок хорошего вина. Сам Ефим не был большим любителем алкоголя, однако время от времени к стенду подходили какие-нибудь знакомые, с которыми надо было чокаться и демонстрировать радушие самым привычным на Руси методом.

На пиликание телефона, честно доложившего о приходе очередной эсэмэски, он среагировал не сразу, но потом все-таки достал аппарат, нажал требуемые кнопки и прочитал сообщение.

И ничего не понял.

Как шифровка, посланная Центром радистке Кэт: две цифры, потом точка, за ней еще четыре цифры. После чего комбинация повторялась, хотя в цифрах во второй половине сообщения были иные.

За минуту мозг Ефима Аркадьевича прокрутил требуемый миллион ассоциаций и воспоминаний, прежде чем до него дошло.

Это и есть шифровка. О которой он лично договаривался с Бакенщиком. Место встречи, долгота и широта.

О времени встречи они тоже тогда договорились – каждое утро, начиная со второго после получения сообщения адресатом. Ровно в семь часов.

Береславскому стало вдруг очень грустно. Все это означало, что Надюха, занявшая столько места в его сердце, через пару дней от него уедет. И увидятся ли они когда-нибудь еще – бог знает.

Ефим вздохнул. Грустно, но ничего не поделаешь. Надюхе, несомненно, нравилось в шебутной профессорской семейке. Но маму и папу не заменить никаким общением, пусть даже и самым интеллектуальным, и никакими игрушками, пусть даже и самыми компьютеризированными.

Береславский подошел к ноутбуку и влез в Интернет – на выставке везде имелся свободный вай-фай. Несколько щелчков по взятому наугад картографическому сервису – и все понятно.

Место – и для встречи, и для последующей жизни – выбрано удачно. Километров пятьсот к северо-западу от Москвы, на берегу, может, не самого большого, зато самого чистого в Европе озера. У него нет больших глубин и практически плоское дно, как в огромной суповой тарелке. Только втекает в эту «тарелочку» с десяток крупных рек, а вытекает один могучий Волхов. Из-за относительно небольшого объема – при огромной площади и гигантском водообмене – содержимое этой «тарелки» полностью заменяется на новое буквально за считаные дни. Отсюда и уникальная чистота воды в Ильмене.

Да, в неплохом местечке предстоит расти Надюхе. Вечером он скажет ей о скором свидании с родителями.

День шел к концу, Наташка уже начала собирать то, что следовало забрать с собой.

К стенду в очередной раз подошел Мойша. Он тут уже несколько заходов сделал, контролируя ситуацию. И, возможно, не один, а с соратниками.

Мойшу привезли в Москву на третий день, за-фрахтовав вертолет. Из кардиологического центра он вышел еще через неделю, условно здоровый, и тут же накрыл Ефима и его семью невидимым, но вполне осязаемым колпаком.

При этом Ефима не оставляла неприятная мысль, что Мильштейн не столько спасает его, Береславского, – хотя в добрых намерениях сомневаться было неприлично, – сколько ищет встречи с недобитым им в Пудоже человеком в черном. Чем тот так разозлил никогда прежде не видевшего его Мойшу, Ефим даже представить себе не мог.

Впрочем, Береславский против охраны не возражал: он еще не забыл животный ужас, испытанный им в старом бревенчатом доме «маленькой» Вяльмы. Да уж, с такими малоприятными вещами пусть уже лучше разбирается привычный ко всему Семен Евсеич.